Этель Войнич: Овод - английский и русский параллельные тексты

Запущенные розы одичали; их длинные спутанные ветки тянулись по всем дорожкам. Среди букса алели большие красные маки. Высокие побеги наперстянки склонялись над травой, а бесплодные виноградные лозы, покачиваясь, свисали с ветвей боярышника, уныло кивавшего своей покрытой листьями верхушкой.In one corner stood a huge summer-flowering magnolia, a tower of dark foliage, splashed here and there with milk-white blossoms.В одном углу сада поднималась ветвистая магнолия с темной листвой, окропленной там и сям брызгами молочно-белых цветов.A rough wooden bench had been placed against the trunk; and on this Montanelli sat down.У ствола магнолии стояла грубая деревянная скамья. Монтанелли опустился на нее.Arthur was studying philosophy at the university; and, coming to a difficulty with a book, had applied to "the Padre" for an explanation of the point.Артур изучал философию в университете. В тот день ему встретилось трудное место в книге, и он обратился за разъяснением к padre.Montanelli was a universal encyclopaedia to him, though he had never been a pupil of the seminary.Он не учился в семинарии, но Монтанелли был для него подлинной энциклопедией.

"I had better go now," he said when the passage had been cleared up; "unless you want me for anything."	- Ну, пожалуй, я пойду, - сказал Артур, когда непонятные строки были разъяснены. - Впрочем, может быть, я вам нужен?
"I don't want to work any more, but I should like you to stay a bit if you have time."	- Нет, на сегодня я работу закончил, но мне бы хотелось, чтобы ты немного побыл со мной, если у тебя есть время.
"Oh, yes!"	- Конечно, есть!
He leaned back against the tree-trunk and looked up through the dusky branches at the first faint stars glimmering in a quiet sky.	Артур прислонился к стволу дерева и посмотрел сквозь темную листву на первые звезды, слабо мерцающие в глубине спокойного неба.
The dreamy, mystical eyes, deep blue under black lashes, were an inheritance from his Cornish mother, and Montanelli turned his head away, that he might not see them.	Свои мечтательные, полные тайны синие глаза, окаймленные черными ресницами, он унаследовал от матери, уроженки Корнуэлла[7]. Монтанелли отвернулся, чтобы не видеть их.
"You are looking tired, carino," he said.	- Какой у тебя утомленный вид, carino, -проговорил он.
"I can't help it."	- Что поделаешь...
There was a weary sound in Arthur's voice, and the Padre noticed it at once.	В голосе Артура слышалась усталость, и Монтанелли сейчас же заметил это.
"You should not have gone up to college so soon; you were tired out with sick-nursing and being up at night.	- Напрасно ты спешил приступать к занятиям. Болезнь матери, бессонные ночи - все это изнурило тебя.
I ought to have insisted on your taking a thorough rest before you left Leghorn."	Мне следовало настоять, чтобы ты хорошенько отдохнул перед отъездом из Ливорно[8].
"Oh, Padre, what's the use of that?	- Что вы, padre, зачем?
I couldn't stop in that miserable house after mother died.	Я все равно не мог бы остаться в этом доме после смерти матери.
Julia would have driven me mad!"	Джули довела бы меня до сумасшествия.
Julia was his eldest step-brother's wife, and a thorn in his side.	Джули была жена старшего сводного брата Артура, давний его недруг.
"I should not have wished you to stay with your relatives," Montanelli answered gently. "I am sure it would have been the worst possible thing for you.	- Я и не хотел, чтобы ты оставался у родственников, - мягко сказал Монтанелли. - Это было бы самое худшее, что можно придумать.
But I wish you could have accepted the invitation of your English doctor friend; if you had spent a month in his house you would have been more fit to study."	Но ты мог принять приглашение своего друга, английского врача. Провел бы у него месяц, а потом снова вернулся к занятиям.
"No, Padre, I shouldn't indeed!	- Нет, padre!
The Warrens are very good and kind, but they don't understand; and then they are sorry for me,--I can see it in all their faces,--and they would try to console me, and talk about mother.	Уоррены - хорошие, сердечные люди, но они многого не понимают и жалеют меня - я вижу это по их лицам. Стали бы утешать, говорить о матери... Джемма, конечно, не такая.
Gemma wouldn't, of course; she always knew what not to say, even when we were babies; but the others would.	Она всегда чувствовала, чего не следует касаться, - даже когда мы были еще детьми. Другие не так чутки.
And it isn't only that—"	Да и не только это...

"What is it then, my son?"	- Что же еще, сын мой?
Arthur pulled off some blossoms from a drooping foxglove stem and crushed them nervously in his hand.	Артур сорвал цветок с поникшего стебля наперстянки и нервно сжал его в руке.
"I can't bear the town," he began after a moment's pause. "There are the shops where she used to buy me toys when I was a little thing, and the walk along the shore where I used to take her until she got too ill.	- Я не могу жить в этом городе, - начал он после минутной паузы. - Не могу видеть магазины, где она когда-то покупала мне игрушки; набережную, где я гулял с нею, пока она не слегла в постель.
Wherever I go it's the same thing; every market-girl comes up to me with bunches of flowers--as if I wanted them now!	Куда бы я ни пошел - все то же. Каждая цветочница на рынке по-прежнему подходит ко мне и предлагает цветы. Как будто они нужны мне теперь!
And there's the church-yard--I had to get away; it made me sick to see the place—"	И потом... кладбище... Нет, я не мог не уехать! Мне тяжело видеть все это.
He broke off and sat tearing the foxglove bells to pieces.	Артур замолчал, разрывая колокольчики наперстянки.
The silence was so long and deep that he looked up, wondering why the Padre did not speak.	Молчание было таким долгим и глубоким, что он взглянул на padre, недоумевая, почему тот не отвечает ему.
It was growing dark under the branches of the magnolia, and everything seemed dim and indistinct; but there was light enough to show the ghastly paleness of Montanelli's face.	Под ветвями магнолии уже сгущались сумерки. Все расплывалось в них, принимая неясные очертания, однако света было достаточно, чтобы разглядеть мертвенную бледность, разлившуюся по лицу Монтанелли.
He was bending his head down, his right hand tightly clenched upon the edge of the bench.	Он сидел, низко опустив голову и ухватившись правой рукой за край скамьи.
Arthur looked away with a sense of awe-struck wonder. It was as though he had stepped unwittingly on to holy ground.	Артур отвернулся с чувством благоговейного изумления, словно нечаянно коснувшись святыни.
"My God!" he thought; "how small and selfish I am beside him!	"О боже, - подумал он, - как я мелок и себялюбив по сравнению с ним!
If my trouble were his own he couldn't feel it more."	Будь мое горе его горем, он не мог бы почувствовать его глубже".
Presently Montanelli raised his head and looked round.	Монтанелли поднял голову и огляделся по сторонам.
"I won't press you to go back there; at all events, just now," he said in his most caressing tone; "but you must promise me to take a thorough rest when your vacation begins this summer.	- Хорошо, я не буду настаивать, чтобы ты вернулся туда, во всяком случае теперь, - ласково проговорил он. - Но обещай мне, что ты отдохнешь по-настоящему за летние каникулы.
I think you had better get a holiday right away from the neighborhood of Leghorn.	Пожалуй, тебе лучше провести их где-нибудь подальше от Ливорно.
I can't have you breaking down in health."	Я не могу допустить, чтобы ты совсем расхворался.
"Where shall you go when the seminary closes, Padre?"	- Padre, а куда поедете вы, когда семинария закроется?

Читать дальше