LibCat » Книги » Проза » Классическая проза » Оноре Бальзак - Шагреневая кожа - английский и русский параллельные тексты

Оноре Бальзак - Шагреневая кожа - английский и русский параллельные тексты

Здесь есть возможность читать онлайн «Оноре Бальзак - Шагреневая кожа - английский и русский параллельные тексты» — ознакомительный отрывок электронной книги совершенно бесплатно, а после прочтения отрывка купить полную версию. В некоторых случаях можно слушать аудио, скачать через торрент в формате fb2 и присутствует краткое содержание. Жанр: Классическая проза, на русском языке. Описание произведения, (предисловие) а так же отзывы посетителей доступны на портале библиотеки ЛибКат.

Читать книгу

Название:
Шагреневая кожа - английский и русский параллельные тексты
Автор:
Оноре де Бальзак
Жанр:
Классическая проза / на русском языке
Год:
неизвестен
ISBN:
нет данных
Рейтинг книги:
4 / 5. Голосов: 1
Избранное:

Добавить в избранное
Отзывы:
Написать комментарий
Ваша оценка:
- 80
- 1
- 2
- 3
- 4
- 5

Шагреневая кожа - английский и русский параллельные тексты: краткое содержание, описание и аннотация

Предлагаем к чтению аннотацию, описание, краткое содержание или предисловие (зависит от того, что написал сам автор книги «Шагреневая кожа - английский и русский параллельные тексты»). Если вы не нашли необходимую информацию о книге — напишите в комментариях, мы постараемся отыскать её.

Можно ли выиграть, если заключаешь сделку с дьяволом? Этот вопрос никогда не оставлял равнодушными как писателей, так и читателей. Если ты молод, влюблен и честолюбив, но знаешь, что все твои мечты обречены из-за отсутствия денег, то можно ли устоять перед искушением расплатиться сроком собственной жизни за исполнение желаний?

Шагреневая кожа - английский и русский параллельные тексты — читать онлайн ознакомительный отрывок

Ниже представлен текст книги, разбитый по страницам. Система сохранения места последней прочитанной страницы, позволяет с удобством читать онлайн бесплатно книгу «Шагреневая кожа - английский и русский параллельные тексты», без необходимости каждый раз заново искать на чём Вы остановились. Поставьте закладку, и сможете в любой момент перейти на страницу, на которой закончили чтение.

Тёмная тема

Шрифт:

↓

↑

Сбросить

Интервал:

↓

↑

Закладка:

Сделать

I was an only son; and ten years before, I had lost my mother.	Я был его единственным сыном, мать моя умерла за десять лет до того.
In time past my father, the head of a historic family remembered even now in Auvergne, had come to Paris to fight against his evil star, dissatisfied at the prospect of tilling the soil, with his useless sword by his side.	Не слишком дорожа своим правом - со шпагой на боку обрабатывать землю, - мой отец, глава исторического рода, почти уже забытого в Оверни, некогда прибыл в Париж попытать счастья.
He was endowed with the shrewdness that gives the men of the south of France a certain ascendency when energy goes with it. Almost unaided, he made a position for himself near the fountain of power.	Одаренный тонким умом, благодаря которому уроженцы юга Франции становятся людьми выдающимися, если только ум соединяется у них с энергией, он, без особой поддержки, занял довольно важный пост.
The revolution brought a reverse of fortune, but he had managed to marry an heiress of good family, and, in the time of the Empire, appeared to be on the point of restoring to our house its ancient splendor.	Революция вскоре расстроила его состояние, но он успел жениться на девушке с богатым приданым и во времена Империи достиг того, что род наш приобрел свой прежний блеск.
"The Restoration, while it brought back considerable property to my mother, was my father's ruin.	Реставрация вернула моей матери значительную долю ее имущества, но разорила моего отца.
He had formerly purchased several estates abroad, conferred by the Emperor on his generals; and now for ten years he struggled with liquidators, diplomatists, and Prussian and Bavarian courts of law, over the disputed possession of these unfortunate endowments.	Скупив в свое время земли, находившиеся за границей, которые император подарил своим генералам, он уже десять лет боролся с ликвидаторами и дипломатами, с судами прусскими и баварскими, добиваясь признания своих прав на эти злополучные владения.
My father plunged me into the intricate labyrinths of law proceedings on which our future depended.	Отец бросил меня в безвыходный лабиринт этого затянувшегося процесса, от которого зависело наше будущее.
We might be compelled to return the rents, as well as the proceeds arising from sales of timber made during the years 1814 to 1817; in that case my mother's property would have barely saved our credit.	Суд мог взыскать с нас сумму полученных нами доходов, мог присудить нас и к уплате за порубки, произведенные с 1814 по 1817 год, - в этом случае имений моей матери едва хватило бы на то, чтобы спасти честь нашего имени.
So it fell out that the day on which my father in a fashion emancipated me, brought me under a most galling yoke.	Итак, в тот день, когда отец, казалось, даровал мне в некотором смысле свободу, я очутился под самым нестерпимым ярмом.
I entered on a conflict like a battlefield; I must work day and night; seek interviews with statesmen, surprise their convictions, try to interest them in our affairs, and gain them over, with their wives and servants, and their very dogs; and all this abominable business had to take the form of pretty speeches and polite attentions.	Я должен был сражаться, как на поле битвы, работать день и ночь, посещать государственных деятелей, стараться усыпить их совесть, пытаться заинтересовать их материально в нашем деле, прельщать их самих, их жен, их слуг, их псов и, занимаясь этим отвратительным ремеслом, облекать все в изящную форму, сопровождать милыми шутками.
Then I knew the mortifications that had left their blighting traces on my father's face.	Я постиг все горести, от которых поблекло лицо моего отца.
For about a year I led outwardly the life of a man of the world, but enormous labors lay beneath the surface of gadding about, and eager efforts to attach myself to influential kinsmen, or to people likely to be useful to us.	Около года я вел по видимости светский образ жизни, но старания завязать связи с преуспевающими родственниками или с людьми, которые могли быть нам полезны, рассеянная жизнь - все это стоило мне нескончаемых хлопот.

My relaxations were lawsuits, and memorials still furnished the staple of my conversation.	Мои развлечения в сущности были все теми же тяжбами, а беседы - докладными записками.
Hitherto my life had been blameless, from the sheer impossibility of indulging the desires of youth; but now I became my own master, and in dread of involving us both in ruin by some piece of negligence, I did not dare to allow myself any pleasure or expenditure.	До тех пор я был добродетелен в силу невозможности предаться страстям молодости, но с этого времени, боясь какою-нибудь оплошностью разорить отца или же самого себя, я стал собственным своим деспотом, я не позволял себе никаких удовольствий, никаких лишних расходов.
"While we are young, and before the world has rubbed off the delicate bloom from our sentiments, the freshness of our impressions, the noble purity of conscience which will never allow us to palter with evil, the sense of duty is very strong within us, the voice of honor clamors within us, and we are open and straightforward. At that time I was all these things.	Пока мы молоды, пока, соприкасаясь с нами, люди и обстоятельства еще не похитили у нас нежный цветок чувства, свежесть мысли, благородную чистоту совести, не позволяющую нам вступать в сделки со злом, мы отчетливо сознаем наш долг, честь говорит в нас громко и заставляет себя слушать, мы откровенны и не прибегаем к уловкам, - таким я и был тогда.
I wished to justify my father's confidence in me. But lately I would have stolen a paltry sum from him, with secret delight; but now that I shared the burden of his affairs, of his name and of his house, I would secretly have given up my fortune and my hopes for him, as I was sacrificing my pleasures, and even have been glad of the sacrifice!	Я решил оправдать доверие отца; когда-то я с восторгом похитил у него ничтожную сумму, но теперь, неся вместе с ним бремя его дел, его имени, его рода, я тайком отдал бы ему мое имущество, мои надежды, как жертвовал для него своими наслаждениями, - и был бы даже счастлив, принося эти жертвы!
So when M. de Villele exhumed, for our special benefit, an imperial decree concerning forfeitures, and had ruined us, I authorized the sale of my property, only retaining an island in the middle of the Loire where my mother was buried.	И вот, когда господин де Виллель , будто нарочно для нас, откопал императорский декрет о потере прав и разорил нас, я подписал акт о продаже моих земель, оставив себе только не имеющий ценности остров на Луаре, где находилась могила моей матери.
Perhaps arguments and evasions, philosophical, philanthropic, and political considerations would not fail me now, to hinder the perpetration of what my solicitor termed a 'folly'; but at one-and-twenty, I repeat, we are all aglow with generosity and affection.	Сейчас, быть может, у меня не оказалось бы недостатка в аргументах и уловках, в рассуждениях философических, филантропических и политических, которые удержали бы меня от того, что мой поверенный называл глупостью; но в двадцать один год, повторяю, мы - воплощенное великодушие, воплощенная пылкость, воплощенная любовь.
The tears that stood in my father's eyes were to me the most splendid of fortunes, and the thought of those tears has often soothed my sorrow.	Слезы, которые я увидел на глазах у отца, были для меня тогда прекраснейшим из богатств, и воспоминание об этих слезах часто служило мне утешением в нищете.
Ten months after he had paid his creditors, my father died of grief; I was his idol, and he had ruined me!	Через десять месяцев после расплаты с кредиторами мой отец умер от горя: он обожал меня - и разорил!
The thought killed him.	Мысль об этом убила его.
Towards the end of the autumn of 1826, at the age of twenty-two, I was the sole mourner at his graveside-the grave of my father and my earliest friend.	В 1826 году, в конце осени, я, двадцати двух лет от роду, совершенно один провожал гроб моего первого друга - моего отца.