Хербьёрг Вассму - Седьмая встреча

Уве любил курить, лежа на шкуре далматинца. Руфь скатала шкуру и убрала в чулан под лестницей. Когда Уве спросил, где шкура, она заплакала и устроила сцену. Не смогла удержаться. Уве все отрицал.

— Тебе среди бела дня мерещатся привидения! — с презрением бросил он, и они ни до чего не договорились.

Через полчаса они, несмотря на ранний час, уже лежали в постели. «Надо же чем-то заняться, чтобы тебе перестали мерещиться всякие глупости», — сказал он.

Они получили работу в городишке, в котором Руфь никогда не бывала, но Уве считал, что лучшего места на свете нет.

Первое время все шло хорошо. Уве спешил расставить вещи и привинтить все, что нужно, в новой муниципальной квартире. Стены комнат были выкрашены в пастельные тона.

Дом стоял рядом со школьным двором. С другой стороны проходила дорога и лежало море. В непогоду до них доносился грохот волн. Это служило Руфи утешением. Она только не знала, от чего.

В их доме жили только учителя. Руфь поняла, что тут принято приглашать друг друга на кофе, если хочешь, чтобы на тебя не смотрели косо. Одно время она пила очень много кофе. И даже пекла торты для соседей. Но принимать участие в их разговорах у нее как-то не получалось.

Преподавать ей нравилось. Несколько раз на уроках с четвероклассниками ей мерещился Йорген.

Зимой Уве заболел свинкой. Местный врач сказал, что он может стать бесплодным, потому что болезнь «спустилась вниз», как он выразился.

Несколько дней Уве лежал, зажав между ног подушку, и стонал. А когда поправился, его стали заботить мысли о воспроизводстве. «Все нужно испытать», — мрачно объявил он.

Руфь чувствовала, что еще не готова стать матерью. Она набралась храбрости и сказала ему об этом. А если бы она была в нем уверена, она бы призналась, что сначала ей хочется написать несколько картин.

— Я так устаю в школе, целый день занимаясь с чужими детьми! — сказала она.

Он бросил на нее взгляд оскорбленного мужа.

— Ты устаешь не больше, чем я. Но если тебе так угодно… — Он надел рубашку, брюки, и через мгновение она услыхала, как хлопнула входная дверь.

Она увидела Уве только на другой день в школе. Он был бледен, и от него пахло перегаром. На большой перемене он помогал одной из молоденьких учительниц работать на стеклографе. Они долго оставались в подвале, где стоял аппарат.

Вернувшись вместе с ним домой, Руфь услыхала, что кричит на него голосом своей матери. Это было так отвратительно, что она тут же замолчала. В последующие дни она ни разу не повысила голос. Ей удалось даже больше не думать об этом.

Однажды утром ее вырвало, и она поняла, что беременна. Ну и ладно, подумала она, теперь хотя бы можно не предохраняться.

Несколько дней Уве был счастлив и нежен. И даже взялся вместо нее следить за порядком на школьном дворе на этой неделе, чтобы она побездельничала, как он выразился.

Неделю за неделей ее рвало, есть она совсем не могла. Уве, который успел уже стать в городке важной персоной, вечно куда-то спешил. У него было столько дел, что вечеров ему не хватало. Но поскольку Руфь сильно уставала и вынуждена была рано ложиться, чтобы у нее хватило сил работать на другой день, она не возражала — пусть уходит и занимается чем хочет.

Все началось с крика. Он разодрал ее на части. Голову. Тело. Крик Йоргена. Нет, это ее крик. Она падала вместе с ним. С горы на крышу. С крыши на берег. Йорген летел головой вниз. Они всё падали и падали.

Испуганная до смерти, Руфь упала на какую-то жестяную крышу. Она плакала. Негромко. Скорее, это было похоже на журчание непересохшего ручья. Далматинец кругами носился вокруг них. Нет, далматинец появился из нее с длинным, кровавым шнуром, тянувшимся за ним следом.

После семичасовых родов Руфь впервые увидела своего сына. Он был золотистый от желтухи с черными, мокрыми волосиками, приклеившимися к головке.

— С ним все в порядке? — всхлипнула она.

— Конечно, все замечательно, осталось только обработать пуповину, — успокоила ее акушерка.

Через два часа пришел Уве, он судил футбольные состязания. Улыбаясь во весь рот, он сказал, что цветы она получит завтра. Потом съел ее ужин — сама она есть не могла — бутерброд с джемом и свеклой и бутерброд с сыром. И помахал ей рукой уже из двери. Ему нужно домой, принять душ и обзвонить всех знакомых.

Теперь Руфи предстояло долго жить в сладковатом запахе, исходившем от нее и от ребенка. Она чувствовала его в больнице, потом он переместился за ней домой, словно кто-то нарочно окутал их этим запахом, чтобы показать, что она и ребенок — единое целое.