Хербьёрг Вассму - Седьмая встреча

Отец стоял к нему спиной и казался непривычно сутулым, точно пиджак был ему велик. Неужели он так давно не видел отца? Где тот высокий, стройный мужчина с сильными плечами и руками? Неожиданно Горм увидел, что отец сильно похудел. Стал каким-то нервным. И дело было вовсе не в том, что он душой всегда стремился из дома куда-то в другое место, а в том, что он не находил покоя нигде, где бы ни был. Словно прочитав мысли Горма, отец приосанился и одним глотком осушил рюмку.

— Неприятности? Нет, конечно. Что такого могло бы случиться?

Он подошел к своему креслу в углу, расстегнул верхнюю пуговку рубашки и снял галстук. Потом взял лежавшую на столе газету и удобно устроился в кресле. Горм сидел в кресле матери, стоявшем рядом. Он видел, как на шее отца пульсирует жилка.

Неожиданно отец отложил газету и поднял на Горма глаза.

— Что ты читаешь?

Горм почувствовал, что краснеет. И разозлился.

— Агнара Мюкле, — пробормотал он.

— Агнара Мюкле? Помню такого. Мы с ним вместе учились в Высшем торговом училище. Он — курсом младше.

— Ты был с ним знаком?

— Я бы так не сказал. Мы вращались в разных кругах. Его интересовали занятия лектора Булля. К тому же он был моложе меня. Эдакий денди-радикал, оказавшийся не на своем месте. Он был очень обходителен и производил неотразимое впечатление на дам. Тут ничего не скажешь.

Отец засмеялся хитрым, незнакомым Горму смехом.

— Ведь мы тогда не подозревали, что он таил в себе. Мне для этого пришлось прочитать его книгу. Но это было уже позже.

— Эту? — Горм поднял книгу.

— «Песнь о красном рубине»? Да, но это было уже давно. — Отец улыбнулся. — А сколько она наделала шуму! Откуда она у тебя?

— Нашел на полке.

— Ясно. И решил перечитать?

— Тогда я читал невнимательно.

— Берген кое-чему учит. — Отец глядел куда-то вдаль.

— Тебе понравилось?

— Что?

— Книга.

— Как сказать. Я уже не помню. Скорее, это просто была сенсация.

— Тебе не кажется, что он хорошо изобразил то время? Что он как будто написал о твоей жизни?

— Ни в коей мере! — Отец решительным движением снова взял газету.

Руфь проснулась, оттого что ее звал Йорген.

Хриплым, сдавленным голосом, словно из него выпустили весь воздух. Он стоял на вершине башни, или чего-то похожего на башню, и кричал в отверстие, через которое пытался выбраться наружу. Его крик отскакивал от старой черепичной крыши и отзывался эхом, словно ударялся о металл. «Ру-уфь!» Внизу ее имя превращалось в ржавое железо.

Он подлетел к ней, раскинув руки и ноги. Черная тень на голубом небе. Услыхав глухой звук удара, она почувствовала, как ее тело раздавили катком. Стерли с лица земли.

В то же время это было не ее тело, а Йоргена. Раздавленное огромной железной плитой. Невыносимая боль и мертвая тишина. Пропустив один удар, сердце снова забилось, и Руфь, вся сжавшись, пыталась дышать.

Сделав над собой усилие, она, вся в испарине, села в постели и долго не могла понять, где находится. Наконец она сообразила, что это ее тринадцатое утро в Лондоне.

Майкл спал с открытым ртом, положив руку на голую грудь. Темные курчавые волосы доходили почти до ямочки на шее. Бороду он сбрил перед приездом Руфи.

Два года, что Руфь училась в педагогическом училище, они переписывались. Когда ему удалось продать большую картину, он прислал ей билет на самолет. Они собирались все лето писать картины, ходить в музеи, галереи и парки.

Перед ней открылся новый мир. Свобода. Теперь Руфь знала, что это такое. Предполагалось, что они поедут на побережье и будут жить там в домике, который Майкл снял у своих друзей.

Над большим закопченным окном в потолке проплывали облака. Это было похоже на танец. Еще не совсем рассвело. Странно, что летом здесь бывает так темно.

Через два часа они позавтракают в пабе в подвальчике. Крепкий чай с молоком. Свежий хлеб, масло. Она ощутит странный запах выхлопных газов, горячего хлеба и людей, спешащих мимо. Запахи смешиваются друг с другом. И, заполнив ноздри, надолго там остаются. Они проникают через открытые окна и вентиляторы и ни на что не похожи.

Однажды она спросила у Майкла, чувствует ли он эти запахи. Он засмеялся и объяснил, что так пахнут все большие города. Потом наклонился и поцеловал ее в нос у всех на глазах. Но никто не обратил на это внимания и даже не взглянул в их сторону.

Накануне вечером они сидели в уличном кафе напротив своего дома. Никто не потрудился полить стоявшую на столике герань. Листья у нее побурели. Пепельницей служила металлическая банка. Но, на свой лад, это было красиво. Странно и незнакомо. Апельсиновая кожура, банки и обрывки бумаги на улице были красивы. Старые лошади, эти грязные одры, тоже были красивы. Странные, двухэтажные автобусы. Парки с высокими оградами. Узкие дома, жавшиеся друг к другу. Руфи казалось, что она вдруг попала в старинную картину.