Эмиль Золя - Западня - английский и русский параллельные тексты

Over a lamp with starred panes of glass, one could manage to read, between the two windows, the words, "Hotel Boncoeur, kept by Marsoullier," painted in big yellow letters, several pieces of which the moldering of the plaster had carried away. Между двумя окнами, над фонарем с разбитыми стеклами, было написано большими желтыми буквами: "Гостиница Гостеприимство, содержатель Марсулье". The lamp preventing her seeing, Gervaise raised herself on tiptoe, still holding the handkerchief to her lips. Прижимая платок к губам, Жервеза вглядывалась вдаль, запрокидывая голову, так как ее слепил свет фонаря. She looked to the right, towards the Boulevard Rochechouart, where groups of butchers, in aprons smeared with blood, were hanging about in front of the slaughter-houses; and the fresh breeze wafted occasionally a stench of slaughtered beasts. Она смотрела направо, в сторону бульвара Рошешуар, где мясники в окровавленных фартуках толпились у боен, откуда ветер доносил временами резкий запах животных. Looking to the left, she scanned a long avenue that ended nearly in front of her, where the white mass of the Lariboisiere Hospital was then in course of construction. Она смотрела влево, окидывая взором длинную ленту улицы, упиравшейся прямо против нее в белую громаду строящейся больницы Ларибуазьер.

Slowly, from one end of the horizon to the other, she followed the octroi wall, behind which she sometimes heard, during night time, the shrieks of persons being murdered; and she searchingly looked into the remote angles, the dark corners, black with humidity and filth, fearing to discern there Lantier's body, stabbed to death.	Она медленно скользила взглядом по городской стене, за которой ночами раздавались крики о помощи, она вглядывалась во все закоулки, в темные углы, черные от сырости и грязи, страшась обнаружить где-нибудь труп Лантье с распоротым животом.
She looked at the endless gray wall that surrounded the city with its belt of desolation. When she raised her eyes higher, she became aware of a bright burst of sunlight. The dull hum of the city's awakening already filled the air. Craning her neck to look at the Poissonniere gate, she remained for a time watching the constant stream of men, horses, and carts which flooded down from the heights of Montmartre and La Chapelle, pouring between the two squat octroi lodges.	Поверх бесконечной стены, опоясывавшей город пустынной серой полосой, уже растекался яркий свет, воздух был пронизан солнечной пылью, уже слышался утренний гул Парижа. Но чаще всего Жервеза, изогнувшись и вытянув шею, глядела в сторону заставы Пуассоньер, словно завороженная беспрерывным потоком людей, тележек, лошадей, стекавшим с высот Монмартра и Шапеля и вливавшимся в проем городской стены между двух низких таможенных башен.
It was like a herd of plodding cattle, an endless throng widened by sudden stoppages into eddies that spilled off the sidewalks into the street, a steady procession of laborers on their way back to work with tools slung over their back and a loaf of bread under their arm.	Оттуда доносился топот стада, топот толпы, которая, яри внезапных остановках на мостовой, растекалась бесконечными вереницами мастеровых, идущих на работу с инструментами на плече и хлебом под мышкой.
This human inundation kept pouring down into Paris to be constantly swallowed up.	Вся эта мешанина беспрерывно поглощалась Парижем, постепенно рассасываясь и растворяясь в нем.
Gervaise leaned further out at the risk of falling when she thought she recognized Lantier among the throng. She pressed the handkerchief tighter against her mouth, as though to push back the pain within her.	Когда Жервезе казалось, что среди идущих она узнает Лантье, она высовывалась из окна, рискуя упасть, а потом еще крепче прижимала платок к губам, как бы стараясь втиснуть в себя свое горе.
The sound of a young and cheerful voice caused her to leave the window.	Веселый молодой голос оторвал ее от окна.
"So the old man isn't here, Madame Lantier?"	- Что, хозяина нет, госпожа Лантье?
"Why, no, Monsieur Coupeau," she replied, trying to smile.	- Нет, господин Купо, - ответила Жервеза, силясь улыбнуться.
Coupeau, a zinc-worker who occupied a ten franc room on the top floor, having seen the door unlocked, had walked in as friends will do.	Это был рабочий-кровельщик, снимавший в номерах каморку за десять франков на самом верху. За плечами у него был мешок. Увидя ключ в двери, он вошел не постучав, на правах приятеля.
"You know," he continued, "I'm now working over there in the hospital. What beautiful May weather, isn't it?	- Знаете, - продолжал он, - я теперь работаю там, в больнице... Но как хорош, однако, май!
The air is rather sharp this morning."	Ядовитая погодка, а?
And he looked at Gervaise's face, red with weeping. When he saw that the bed had not been slept in, he shook his head gently; then he went to the children's couch where they were sleeping, looking as rosy as cherubs, and, lowering his voice, he said,	Он взглянул на заплаканное, покрасневшее лицо Жервезы, заметил смятую, но застланную кровать и тихонько покачал головой. Потом подошел к детям, которые все еще спали, розовые, как ангелочки, и сказал, понизив голос:

"Come, the old man's not been home, has he? Don't worry yourself, Madame Lantier.	-Так. Загулял, значит, хозяин... Да вы не расстраивайтесь, госпожа Лантье.
He's very much occupied with politics.	Ведь он очень политикой интересуется.
When they were voting for Eugene Sue the other day, he was acting almost crazy.	Когда на выборах голосовали за Эжена Сю, хорошего парня как будто, - он чуть с ума не сошел.
He has very likely spent the night with some friends blackguarding crapulous Bonaparte."	Может статься, и нынче он просидел где-нибудь с друзьями всю ночь напролет и крыл каналью Бонапарта.
"No, no," she murmured with an effort.	- Нет, нет, - с усилием прошептала Жервеза.
"You don't think that. I know where Lantier is. You see, we have our little troubles like the rest of the world!"	- Это совсем не то, что вы думаете: я знаю, где Лантье... Боже мой, у всякого свое горе!
Coupeau winked his eye, to indicate he was not a dupe of this falsehood; and he went off, after offering to fetch her milk, if she did not care to go out: she was a good and courageous woman, and might count upon him on any day of trouble.	Купо подмигнул ей, чтобы показать, что не верит этой выдумке. Он предложил сбегать для нее за молоком, если она не хочет выходить; потом сказал, что она прекрасная, достойная женщина, что в беде она всегда может рассчитывать на него.
As soon as he was gone, Gervaise again returned to the window.	Как только он ушел, Жервеза вернулась к окошку.
At the Barriere, the tramp of the drove still continued in the morning air: locksmiths in short blue blouses, masons in white jackets, house painters in overcoats over long smocks.	У заставы в холодном утреннем воздухе все еще раздавался топот. Можно было различить слесарей в синих куртках, каменщиков в белых штанах и маляров в "полупальто", из-под которых виднелись длинные блузы.
From a distance the crowd looked like a chalky smear of neutral hue composed chiefly of faded blue and dingy gray.	Вдали вся эта масса смешивалась, стиралась в один общий мутный тон с преобладанием грязно-серого и линялого синего.
When one of the workers occasionally stopped to light his pipe the others kept plodding past him, without sparing a laugh or a word to a comrade. With cheeks gray as clay, their eyes were continually drawn toward Paris which was swallowing them one by one.	Время от времени кто-нибудь из рабочих останавливался раскурить трубку, а другие шли мимо него не улыбаясь, не перекидываясь словечком; их землисто-серые лица были обращены к Парижу, и город проглатывал их одного за другим зияющим зевом улицы Фобур-Пуассоньер.
At both corners of the Rue des Poissonniers however, some of the men slackened their pace as they neared the doors of the two wine-dealers who were taking down their shutters; and, before entering, they stood on the edge of the pavement, looking sideways over Paris, with no strength in their arms and already inclined for a day of idleness.	Но на углу улицы Пуасоонье, у двух кабачков, расположенных друг против друга, где как раз открывались ставни, многие замедляли шаг. Прежде чем войти, люди останавливались на краю тротуара и искоса поглядывали на Париж. В руках появлялась какая-то слабость, овладевал соблазн погулять денек.
Inside various groups were already buying rounds of drinks, or just standing around, forgetting their troubles, crowding up the place, coughing, spitting, clearing their throats with sip after sip.	У прилавка, прочищая себе глотку, опрокидывали стаканчик, отхаркивались, плевали, потом чокались, пропускали по второму и толпились, не сходя с места и загромождая помещение.

Читать дальше