Юрий Бердников - Любовь как таинство трактуя… Lamour declaine comme le mystere…

Ici, rien n’est donné. Il faut qu’on vous l’arrache.
La différence saute aux yeux, et tellement
que les ciels sans la pluie et la pluie sans orage
deviennent superflus. Vulnérable élément!

Et qu’on ne parle pas sagesse. Ce torrent
s’appela de toujours déluge universel.
Mais ça n’est pas le cњur, c’est ton ancien tourment
qui flambe clair, comme au jardin les immortelles.

На занесённом снегом полустанке
стоишь один, растерян и забыт —
промчалась мимо жизнь
в огнях весенне-ярких
и с надписью короткою: транзит.

Sur ce quai de station perdu dans les congères,
tu attends seul,
désemparé et a l’oubli —
la vie est passée dans
une aura printanière,
la plaque mentionnait un bref transit.

Роятся рощи, словно сад, шмелями.
И ног босых – как бабочек – полёт.
И облаков так близки предписанья,
но твой ещё не наступил черёд.

А он – летит… И вопреки законам.
Как майский жук. Ему лететь нельзя.
Как ласточка, мелькнувшая над склоном…
верхушек чуть касаясь и скользя.

Le bois fourmille au sol, jardin d’hyménoptères.
Les jambes nues, là-haut, jouent l’air du papillon.
Les nuages, tout près, dictent ce qu’il faut faire.
Mais ce n’est pas ton tour encore, mon garçon.

Pourtant il vole, lui… Faisant mentir la loi.
Ainsi qu’un hanneton. (Il ne le devrait pas.)
Ainsi que l’hirondelle au ras des pentes,
à les toucher sur son aire glissante.

Здесь правил не дано: вчера ль плыла
в темнеющем пруду кувшинкой?
Но жёсткость прорезается крыла,

Я терпелив. В сиянье долгом дня
пишу портрет. И если станешь птицей,
возьми с собой палящий жар огня,
что отсветом любви – на лицах.

Il n’y a pas de règle. Était-ce bien la veille
que tu nageais, lis d’eau, dans cet étang?
Voici que le fond dur en toi s’éveille,
et l’aventure échoue aux examens du temps.

Je suis patient. Le jour n’est pas près de finir,
j’achève ton portrait. Mue-toi en alouette,
emporte au ciel la fièvre du désir,
sur notre visage, tu vois, il se reflète.

Море!.. Секреты твои глубинны.
Огромны и беспредельны дали.
Степи стекают к тебе равнинами,
пробираясь сквозь плавни и тальник.

И ты их приемлешь. Как приемлешь горы.
Одариваешь лагунами и пляжами.
Вылизываешь портов изнурённые поры
языками пенисто-влажными.

Мы тоже приходим – усталые люди.
И нас ты приемлешь, как реки, лиманы,
вникаешь в перипетии судеб,
в коллизии наших надежд и обманов.

Заботливо промываешь раны —
и в запахах водорослей и йода
нам кажутся всё более странными
горести ушедшего года.

А может, и впрямь, ты вздымаешь стаи
волн, развёртывая века синхронность,
чтоб влить в сердца беспредельность далей
и неба волнующую огромность?

O mer! Mystère allant chercher les fonds.
Immensités, lointains évanouis au large.
La steppe accourt à toi, faire génuflexion,
au travers des deltas se frayant le passage.

Mais tu l’agrées. Et la montagne tu l’agrées.
Lèches les ports, leur épiderme fatigué,
de ta langue d’écume habile à récurage.

Nous aussi nous venons te trouver, hommes las.
Tu nous agrées, comme les limans et les fleuves;
tu as l’oreille à nos espoirs, à nos tracas,
au jeu fluctuant de nos succès, nos épreuves.

Tu nettoies avec soin nos blessures, nos plaies,
si bien qu’à la senteur des algues et de l’iode
les problèmes s’en vont, bizarre nous paraît
ce qui fit nos chagrins la dernière période.

Mais ne serait-ce pas ta vocation, au fond,
au fil de ces marées dont tu règles les âges,
de verser dans les cњurs l’ampleur de l’horizon,
l’énormité du ciel, l’émoi qui s’en propage?

Окно распахнуто – как в мир!
Грозою там застигнут сад…
И молний голубых пунктир
пронзает темноту, как взгляд.

Там пиршество стихий и стон
теней и веток, драмы акт…
Там мокрый от дождя перрон —
как истин непреложных факт.

Там полигон вечерних игр
и удаль молодых гуляк,
листвы восторженной турнир
в стремглав несущихся ручьях.

Там ночь плывёт, как водопад,
сияя в отблесках зарниц…
как с крыш сорвавшийся каскад,
в фонтанах брызг стекает ниц.

Там фонарей размытый ряд
качает жёлтые круги,
свой феерический наряд
готовясь уступить другим…

Рассвет – пятнистый леопард —
крадётся к спальням щеголих,
его влекут сюда азарт,
деревьев влажные штрихи.

И вот, как взбалмошный кумир,
последний громовой раскат
взрывает даль, вбирает ширь
выплёскивает всё назад —
звучащий с бурей в унисон
зари пылающей набат…
моей любимой мирный сон
и в ливнях утонувший сад.