Юрий Бердников - Окрестные холмы. Серия «Рандеву». Книга вторая

Осмыслить и понять…
И заново поверить.
Сомненьям подвести решительно черту.
Минувшего забыть утраты и потери —
как ставни распахнуть,
проснувшись поутру!

И с чистою душой,
и с ясной головою,
перехватив твой взгляд,
как тайны важный знак,
я улыбнусь:
что было там с тобою,
что здесь со мной —
другим ведь не узнать?

Зачем им знать? —
твои целуя руки,
твоё в смятенье и в слезах лицо,
я принимаю все размолвки и разлуки,
ни перед кем не выступив истцом.

Пожар весны вступил в пору бессонниц.
Но город спал… Возвысив в небо шпиль,
собор смотрел – там в переулках сонных
ещё не видно было ни души.

Река катила величаво воды…
Беззвучно крылья подняли мосты.
Здесь тишина давно вошла под своды
и захватила крепости посты.

На площадях среди брусчатки мокрой
блестели лужи… Каменные львы
в домах, где с вечера закрыли окна,
завидовали сфинксам у Невы.

И вдруг волной многоголосий звонких,
курантами встревожив травертин,
ударилось с разбега в бронзу звонниц
внезапное беспамятство куртин.

И улеглось… И стихло… Всхлипы спали.
И крепость погрузилась в сон.
Лишь у Монетного,
как на часах, не спали —
копили медных переливов звон.

Обстоятельств сплетенья размыв,
не устроив со сплетнею торга,
мы остались с тобою на Вы —
упрекнешь ли в смущении гордом?

Мы в плену набежавшей волны —
корабли, утонувшие в прошлом,
и чужой мы не ищем вины —
только город в затишье тревожном.

Только горы замкнулись в себе,
чтобы ночью вдруг заревом вспыхнуть —
это вызов свободы судьбе,
если замысел высший постигнуть!

Что останется здесь под крылом,
на границе ревнивого века?
Этот берег ты вспомнишь потом,
в миг его рокового разбега.

Вспомнишь море, обрывы у скал
и ночные прогулки без срока —
день прощанья ещё не настал,
но уже промелькнула эпоха…

В высоких ли травах летним дождём,
полынь на губах ощущая губами,
родство проверяем мы хрупким ребром,
как юная Ева —
призванье Адама!

Как солнца потоки —
горячая боль;
как щедрость —
твое обнажённое пламя!
И неба сияние – как ореол,
в котором вулканы курятся дымами…

Где Гатчина, где Царское Село —
в какой мечте они забыты мною?
Им лишь с тобой, наверно, повезло:
ведь с ними ты живешь одной судьбою.

Они тебе насмешливо не лгут,
когда ты в парк приходишь с разговором,
и там всегда находишь ты приют,
что служит для меня укором…

Как холод вечных льдов,
прозрачны и остры
твои слова, твой взгляд,
твои победы.
Я всё кладу тебе на алтари
и обо всём хочу тебе поведать.

Ты думаешь: вот новые миры!
А это за тобой шагают следом.
Перелистай с утра календари —
и, словно тучи, нависают беды.

Когда в ночи разложены костры
и кажется, что снова кто-то предал:
не Гефсиманский сад —
нас ждут монастыри…

Но есть ли у любви пределы?

Прелестница, ты – славный вождь
студенчества из дальнего анклава,
как в волны, окунёшься в дрожь
оваций и фантазий зала,
пускай в одном единственном лице,
ну если не считать присутствия в листве
трепещущих теней
под сводами задумчивых ветвей,
не замечать партер восторженных лугов,
амфитеатр взволнованных холмов,
балконы облаков и ложи дней,
про царскосельский сад забыть
и про лицей,
где образ милый ближе и светлей?

Ты здесь передо мной, а сердцем там…
А может быть, и сердцем здесь —
ещё ты не сказала,
и, может быть, напрасно надо мной
нависла тень разлуки и вокзала,
и зря противлюсь я твоим мечтам,
боюсь довериться твоим глазам,
сражающим внезапной красотой,
как утро раннее своею новизной?