Наталья Тимофеева - Щемящей красоты последняя печаль

Кто превосходит в доблести и совести,
Кто предан чести, разумом востёр?
Народные кого терзают горести,
И кто пойдёт за правду на костёр?

Зачем вам власть? Лишь для обогащения,
Ещё для пышных громких похорон,
Когда народ, чуждающийся мщения,
При виде праха исторгает стон.

Скорбит народ над каждым удушителем
Своих свобод, и славен негодяй,
Что был его убийцей и грабителем,
Попав ещё при жизни в Божий рай.

Молчит народ… Жалеет или молится?
Или готовит новый страшный бунт?
Гуляет средь чумы, шумит застолица,
И чёрт её приветствует во фрунт.

Я не против развития спорта
И подъёмников лыжных наверх.
У кого загорелая морда,
Кто богаче и радостней всех,
Тот получит такое удобство
На курорте в Кавказских горах…
Но ведь с этим не вяжется скотство!
Вызывает броженье в умах
Неустроенность в русской глубинке,
Там, где холодно в норах квартир.
Лишь на «первом», бравурном, картинки,
Словно ноты выходят в эфир:
Вот дома без тепла и без света,
На полу можно сделать каток…
Но, хвала нашей власти за это, —
В массах спорта пророщен росток!
В экстремальной такой обстановке
Тренируются дети с пелён.
Слава Путину, доброму Вовке,
Что добился счастливых времён!
Будем в будущем этим гордиться, —
Горнолыжною славной тропой…
А народу — весь лес оттопиться,
Кто не дружит с большою мошной.
Пережили уже не такое:
Тюрьмы, войны, разруху и глад…
На татами мы горной лыжнёю
Двинем дружно. Ни шагу назад!

Был у меня такой супружник, —
Бутылок больше, чем стаканов.
Но, парадокс, был чистым нужник,
Супружник не казался пьяным.
Глаза немного стекленели,
Он тормозил и заикался,
Но, как моряк, он знал все мели
И никогда не спотыкался.
Мы нарожали с ним детишек, —
Недалеко ушли от папы.
И хоть читали много книжек,
Растили головы под шляпы.
Я нагло думала поправить
Своей генетикой ущербность,
Но дурака нельзя заставить
К наукам проявлять прилежность.
Детишки не желали биться
И умножать вселенский разум.
Зачем, скажите мне, учиться,
Когда украсть возможно разом.
И дети бывшего парторга, —
А их так много в наше время, —
Намоют денег хоть из морга,
Такое подрастает племя.
Им жалость ведома едва ли,
Они под солнцем знают место,
Поскольку сами не страдали,
Им боль чужая не известна.
Они хотят всего и сразу,
До стариков им есть ли дело?!
Какая ж я была зараза,
Куда, скажите, я глядела?!
Теперь живу в казенном доме
И никому нужна не стала,
А муж мой бывший в пьяной коме
Лежит обычно у вокзала.
Снимаю зубы и протезы,
Мочу печение в бульоне,
Портрету матери Терезы
Молюсь в старинном медальоне…
И вообще я всем довольна,
Вот только ноженьки не ходят…
А дети, дети — это больно,
Но боль когда-нибудь проходит!

На главном кладбище столицы,
Где шаг чеканят часовые,
Привыкли мы страной гордиться
И возлагать цветы живые.

Музей мадам Тюссо имеет
Все одиозные фигуры…
Те, кто в стене Кремлевской тлеют, —
Отцы родной мануфактуры.

Видал ли кто таких злодеев
И бесшабашных хулиганов,
Убийц и преданных халдеев,
Начальников и первых замов!

Они под звездами томятся
Вокруг удушливого тела,
Былые подвиги им снятся, —
Опричнина и слово с делом.

И пепел мне стучится в сердце
Тех, кто лежит вдали отсюда,
Кому под звездами согреться
Не суждено из ниоткуда.

Их даже опознать не в силах!
Да нужно ли сейчас кому-то
Копаться в брошенных могилах,
Когда у власти дел до шута!

И до живых дойдут ли руки
У шайки жуликов-министров,
Грустить им некогда со скуки,
Фортуна развернется быстро!

Тогда прощай, пиши — пропало,
И без дворцов остались детки…
Народ привычней, — горя мало, —
И разум, как у табуретки.

Любовь к отеческим гробницам
Давно в народе миновала,
Но есть одна, он ей гордится,
Её всегда на всех хватало,

Как пантеона под зубцами
Бойцов позорной, горькой славы, —
Набитыми трухой орлами
Давно погубленной Державы!

Лабиринт подсознания — тёмная сущность вселенной,
Заплутавшее «я» и хранилище старых обид…
Как же трудно порой, не злопамятной и откровенной,
Мне кружить по ходам, меж которыми время скользит.