Анатолий Софронов - Все это было на войне

В тяжелый час, в суровую годину
Мы пишем вам, товарищи, сейчас —
Кто был у Дона, у Кубани сыном,
Кому дал кровь и взгляд орла Кавказ.

В Дону вода от слез посолонела,
От слез горючих жен и матерей.
В Дону вода до дна порозовела
От крови наших сирот и детей.

Где ты вчера, отец еще не строгий,
Носил впервые сына на руках —
Сегодня сын лежит твой на пороге
С недетской мукой в голубых глазах.

Где ты вчера с отцом своим простился,
Седобородым, мудрым казаком,—
Сегодня пепел черной тенью взвился,
Как траур над расстрелянным отцом.

Враги прошли кубанскими полями,
Где урожай поднялся в полный рост,
К Кавказу рвутся жадными полками,
Туда, где горы высятся до звезд.

Туда, где каждый шорох нам известен,
Где каждый камень дорог и любим,
Где мы с кавказцем пели дружбы песни,
Где мы за чаркой побратались с ним,

Решив делить и счастье и обиды —
Одна у нас ведь, побратимов, мать!
Где поклялись мы и в беде не выдать,
И перед смертью камнем устоять.

Мы тоже горечь отступленья знали
В густых лесах, в пыли родных дорог;
Но мы не раз, не два, не три видали,
Когда враги бежали наутек.

Мы сохранили всей Отчизны сердце,
Москвы не отдали в сраженьях боевых!
Донцы, кубанцы, ставропольцы, терцы,
Вы слышите ль товарищей своих?

Один лишь путь — вперед! Вперед на немцев!
Казнить врагов — казачий наш удел.
Чтобы негде было на Дону им деться,
Чтобы Дон от вражьей крови помутнел.

Чтобы в ярах не скрылись Прикубанья,
Чтоб в каждой балочке могли мы их нагнать,
Чтоб полной мерою за все страданья
Врагам проклятым мы могли воздать.

Назад ни шагу! Казаки, ни шагу!
Пусть каждый верность Родине хранит,
Пусть бой нам даст победы славной брагу,
Пусть вражьей кровью сердце опьянит,

А смерть кому в боях принять придется,
Пусть, не зажмурясь, примет он ее —
Казачий подвиг громом отзовется,
Войдет потом, как песня, в бытие.

Немало раз, — припомним-ка, ребята,—
Когда, казалось, нас никто не ждет,
Мы темной ночью постучимся в хату,
И нам хозяйка двери отопрет.

И с плеч винтовки мы опустим наземь,
На лавке длинной снимем сапоги,
За молоком хозяйка в погреб слазит
И скажет нам: «Покушайте, сынки…»

И, может, где-то в городе далеком,
Где мать моя хорошая живет,
В глухую полночь, постучавшись в окна,
Такой, как я, в мой дом легко войдет.

И мать моя его, как сына, встретит,
Поможет снять намокшую шинель,
Свечу рукой дрожащею засветит,
Застелет чистой простынью постель.

Когда врага навеки победим мы,
В боях победу трудную возьмем —
Вернется каждый в городок родимый,
В свою семью, в свой светлый милый дом.

И сколько дней ни будет он в дороге,
Но мать свою увидит вновь боец —
Она обнимет сына на пороге
И скажет лишь: «Вернулся наконец!..»

Стал в деревне на ночь на постой
Полк казачий. В темноте густой
Слышно, как копытом кони бьют,
Как овес невидимо жуют.
Потому деревня Власино тесна,
Что наполовину сожжена,
Ходят часовые из конца в конец.
На столе мигает бледный каганец.
Тени от огарка бродят по стене,
Говорит на печке кто-то в тишине.
Узнают служаки: это говорит
Из Цимлянской Лыков — вечно он не спит.
Говорит неспешно, с хрипотцой, баском:
— Генерал Доватор лично мне знаком;
Из одной станицы, жили базом в баз,
Мы с ним выпивали, может быть, не раз.
Он не то что кум мой, а кумы моей
Братец двоюродный, из одних кровей…
Кто-то возражает: — Он же не казак…
— Что ты понимаешь? Замолчи, дурак!
Ты на свет явился, а я водку пил,
Ты еще женился — я внучат растил.
Что ты понимаешь? Лучше замолчи.
У него папаха из каракульчи,
И усы, как сабли, по бокам висят,
Коль в глаза посмотрит — ты опустишь взгляд.
Видит все, не спрячешь, нечего скрывать,
Если провинился — лучше все сказать.
Что ты понимаешь — «он же не казак»!
Если не казак он, кто же может так
Делать, как Доватор? Что ж, что генерал,—
Он одною кашей с нами сыт бывал.
…Поступил однажды в полк к нам казачок,
Невысокий ростом, из себя — сморчок;
Невысокий ростом, но широк в плечах,
Показалось, будто с огоньком в очах.
Ну и вышло, значит, в тыл нам уходить,
Оккупантов-злыдней до пупков рубить.
Все, как полагается: прорвались, идем…
И Доватор с нами на коне своем.
Долго мы ходили по чужим тылам,
Ворогов рубили. Но однажды нам
Тоже, брат, досталось, но слегка, ей-ей…
Вот тогда из боя убежал Андрей.
Смотрим — под сосною молодец лежит,
Думали — убитый; нет, живой, дрожит.
Словно лист осины, он тогда дрожал…
Смотрим: промеж нами, значит, генерал.
«Что же, — говорит он, — сука, здесь дрожишь?
Ощенился, что ли, что в кустах лежишь?
Кто ты есть — предатель или трус, казак?
Как же так случилось? Ну, скажи нам, как?»
Говорит Доватор, на него глядит.
А Андрей — ни слова, как бычок, молчит.
Говорит Доватор, смотрит мне в глаза:
«Что теперь с ним делать, подскажи, казак?»
В трудные минуты, между прочим, я
Выручал советом — мы же с ним друзья.
Я сказал, как думал: «Наперед нужны
От березы ветки, опосля штаны
Надо снять с Андрея, всыпать под кустом —
Сам он разберется что к чему потом».
«Нет, — сказал Доватор, — не годится так.
Может, не пропащий он еще казак?
Вот что, — вдруг сказал он, — будешь ты со мной,
Где б я ни был. Понял? Будешь ты связной».
Здесь Андрей впервые посмотрел в глаза.
«Есть», — сказал, помедлив, трудно так сказал.
С той поры он всюду, где Доватор, был,
Ну, а это значит — первый в бой ходил.
Будто подменили, стал совсем другой.
Скольких порубал он сам своей рукой!
А однажды ворог из куста стрелял,
Прямо в генерала, значит, замышлял,
Жив Доватор вышел: заслонил связной —
Ранили Андрейку пулей разрывной.
Грудью генерала парень заслонил
И за это орден, значит, получил.
Что ты понимаешь — «вовсе не казак»!
Кто же может сделать, как Доватор, так?
Из одной станицы, жили базом в баз,
Мы с ним выпивали, может быть, не раз.
Он не то что кум мой, а кумы моей
Братец двоюродный, из одних кровей…
Замолкает Лыков, видит — все молчат.
Ходики на стенке не спеша стучат.
…Часовых сменяют в полночь у окна.
Звезды в окна светят, ночь темным-темна.