Чайковская - Unknown

смерча, и ноги его едва не подкосились. Боль и ужас всех тех, у кого отнимала

жизнь эта изящная рука, пронзили его насквозь. В глазах у пса потемнело. Он

сел на тропинку, а Ормона, забыв о его существовании, вошла в дом.

– Как же тут все изменилось! – громко сообщила она. – Эй? Где вы все?

Ал и Сетен вышли на балкончик, нависавший над круглым залом-гостиной.

Ормона растерянно озиралась по сторонам:

– А где же моя любимая танцующая пара? Она стояла вон там, в нише… Сетен, где они?

– Ты о чем, да будет «куарт» твой един?! – удивился Ал.

– Я о статуе танцующих влюбленных, да не иссякнет солнце в сердце твоем, Ал.

Разве ты не помнишь?

Сетен вмешался чересчур поспешно:

– Это я в суматохе перед отъездом их уронил и расколотил…

Ее глаза широко распахнулись:

– Как?! И ты ничего мне не сказал?!

– Не хотел расстраивать…

– А! Помню! – вскричал Ал. – Помню я эту скульптуру! Это же были…

– Ну, довольно, нашли о чем поговорить! – перебил Тессетен, незаметно

скользнув взглядом по комнате, будто боясь, что их услышат. – Поднимайся к

нам, родная, мы тут готовимся к Теснауто…

Ормона сбросила плащ прямо под ноги и, роскошная даже в дорожном костюме

мужского кроя, взбежала по лестнице. Она прекрасно знала, кто наблюдает за

нею из маленького окошка напротив балкона, и ей тоже было любопытно

посмотреть на ту, что смогла завладеть сердцем и помыслами Ала.

Мужчины ждали ее в кабинете нового хозяина – по их мнению, то, чем они

занимались, означало «готовиться к празднику». Ормона самостоятельно

плеснула и себе, а затем, вскинув черную бровь во время пития, изучающее

взглянула на Ала поверх края своего бокала.

– Отличное эйсеттское вино! – сказала она. – Я почти забыла этот вкус! Да, Ал!

Когда же ты наконец познакомишь меня со своей попутчицей?

– А что ты так спешишь? – усмехнулся Тессетен.

– Кто, кроме нее, в этом доме осведомит меня, что принято нынче носить на

Оритане? – она слегка подмигнула мужу, откровенно забавляясь тем тайным

напряжением, которое он не смог вовремя стереть со своего лица во время ее

обращения к приятелю. – Вижу, вас с нею он уже познакомил, – добавила она

после ухода Ала.

– Откуда такая уверенность?

– Откуда такая заботливость… Ладно, неважно. Ты поговорил с Паскомом?

– О «куламоэно»? Нет, не успел.

– Мне казалось, это главнее, чем расшаркиваться с габ-шостерами и оберегать

глупых дружков от неравного Поединка…

– С габ-шостерами? – удивился Сетен. – Почему ты решила, что…

Ормона резко оборвала его вопрос:

– Потому что только габ-шостеры, а вернее сказать, самые радикальные из них –

тес-габы – сейчас развлекают себя преследованием северян на Оритане.

– Он гвардеец, Ормона!

– Что не мешает ему облизываться с черными мстителями, – задиристо

дернулась она. – Да к вьюге и стуже твоего националиста, не о том речь! В

машине у меня снимки и отчет, их надо передать советнику. Пусть решают в

Ведомстве, выделят ли нам технику для расчистки той пещеры.

– Хорошо, сегодня после Теснауто я буду говорить с кулаптром…

Ормона смилостивилась и присела с повторно наполненным бокалом в

просторное кресло под панно с изображением нежного рассвета в Эйсетти.

Сетену померещилось, что он когда-то, не то в грезах, не то в иной жизни, уже

видел ее, освещенную утренним солнцем, овеваемую теплым ветром, смотревшую на него ярко-синими глазами, и во взгляде том, чарующем и

незабываемом, было столько любви, сколько он не видел от жены за всю их

совместную жизнь.

– Сетен…

– Да?

– Ты тоже мерзнешь на Оритане?

Не успел он ответить, как двери открылись, и Ал пропустил вперед себя

невысокую молоденькую северяночку с пышными рыжими волосами и

девчачьими конопушками по всему лицу.

– Танрэй, – представил ее Ал.

Та смиренно потупилась, чуть присела в приветственном поклоне и, здороваясь, произнесла традиционную фразу.

– И о тебе пусть думают только хорошее, сестричка, – беззастенчиво ее

разглядывая, сказала Ормона.

Ничего не ускользало от ее внимательного взора – ни того, что веснушки у

Танрэй не только на лице, но и на руках, на плечах, груди, ни того, что при

складном телосложении она как жена Ала могла бы быть изящнее, выше, не

мешало бы и обрести стать, уверенность, самолюбие. Впрочем, сойдет и так.

Зато, наверное, умная и готовить умеет.

Не зная мыслей Ормоны, Танрэй улыбнулась и стала чуть раскованнее. Здесь