Чайковская - Unknown

отряхивая подол. – Бедный был бы тот, кто полез бы!

– Верю, – Афелеана припомнила, за чем ходили сородичи в дом родителей

Танрэй, как та ворожила и какие силы ей покровительствовали. Но силы ведь

против одного, ну против двоих сберегут. А тут они теперь без подмоги

остались, три бабы, а люду разбойного – тьма тьмущая кругом топчется…

– Так вот, значит, бабоньки, что я вам скажу, – сообщила Афелеана, когда

поняла, что нужна смекалка и совет.

Троица расселась на пеньках, словно нарочно для них торчавших из мха

рядышком друг с другом.

– Надобно нам с вами что-нибудь удумать, чтобы дальше-то идти. Такое, чтобы

в голову никому не взбрело нас тронуть.

– Может, переодеться в мужское платье? – проговорила Эфимелора, взглянув на

подругу, но Танрэй головой покачала с неуверенностью.

Афелеана красноречиво глянула на пышные формы сестрицы Ала и, отмахнувшись полной рукою, только громко кашлянула. Девчонки снова

переглянулись.

– С такими титьками, как у тебя, только мужское и надевать – вмиг все

разлезется! Да и подружку твою не утянешь, вон какая краля выросла! А мне

вот никакие штаны на свой зад не натянуть. Славные же из нас мужики

получатся людей смешить! Где это видано, чтобы мужиков ущипнуть тянулись?

Они расхохотались, но быстро примолкли. Невесело смеяться, когда не знаешь, что дурного завтра с тобой приключится, а о хорошем и мечтать не

приходится…

Издалече донесло с порывом ветра зловещий звук – редкие удары молота по

большому медному диску, подвешенному на железном пруте. Так было велено

больным лепрой, когда проходили они мимо жилых мест. Слыша эти звуки, жители бежали прочь от прокаженных.

Вот и теперь их толпа ковыляла по дороге, много несчастных, завернутых в

темные лохмотья и укрытых с головой, чтобы не увидели их гнилых лиц и

пустых глаз те, у кого хвороба еще в самом начале. И не отличить было мужчин

от женщин в том безликом сборище полумертвецов.

– Вы подумали о том, о чем и я? – спросила Танрэй, переводя взгляд с

Эфимелоры на Афелеану.

Гулящая не поняла вначале, о чем та толкует, а потом и ее озарило:

– Прокаженными вырядиться?

– И идти с ними, куда они идут, – добавила Танрэй. – А там видно будет. Лишь

бы не подходил никто…

Афелеана похлопала девчонку по плечу:

– А голова у тебя варит! Пошли, скажемся только что заболевшими – вон у тебя

и рожа поцарапана ко времени! А потом, и то верно, что-нибудь придумаем…

Но сестрица Ала заартачилась, в ужасе глядя на них и не веря, что они всерьез

решились на такое:

– Мы же хворь от них подхватим!

Танрэй брызнула в нее синей вспышкой из глаз:

– Эту хворь подхватить трудно. Ты не милуйся с ними да из одной миски не

ешь, вот и не захвораешь.

Афелеана сплюнула от таких слов, красочно представив себе, что такое –

миловаться с прокаженным, а сестра Ала только прищурилась:

– Так тебе знахарка твоя сказала?

Танрэй нахмурила лоб, с удивлением вспоминая, откуда она знает так много о

лепре и почему не помнит, чтобы это говорила ей наставница-знахарка в

поселке. Но Афелеана не дала девчонкам поспорить, схватила за шиворот обеих

и поволокла вслед за хворыми.

– Ты правда у знахарки нашей училась? – только и спросила она Танрэй по

пути.

Девчонка кивнула.

– Я вот тоже малость в зельях разумею, – призналась Афелеана. – Только

самоучка я. Ну, коли выживем, так я у тебя спрашивать буду…

Они и не знали тогда, что придется им скитаться по миру в лохмотьях

прокаженных не один год. Нигде не могли они задержаться дольше, чем на пару

лун. Едва коренные жители сел и городков, возле которых они останавливались

отдохнуть, любопытничать начинали, три перекати-поля собирали пожитки в

несколько мгновений и уходили прочь.

Афелеана и Танрэй на самом деле разумели в целительстве. Невеста Ала еще

могла читать судьбу людей у них в глазах, только вот говорить не говорила

всего, что увидала там, особенно если предсказание дурным было. Зато за

хорошие пророчества небрезгливый да нежадный богатей, бывало, бросал ей

золотой, на который странницы потом жили целый десяток дней, отъедались.

Иногда было и так, что их гнали камнями вместе с настоящими больными, но

чаще все ж жалели и позволяли пожить на выселках вместе с местным сбродом.

Эфимелора тешила всех красивыми песнями и нежным голосом, а изношенные

тряпки штопала так умело, что и не заметишь, где была прореха. Глазливая