Чайковская - Unknown

– Эй, старухи! – окликнул их повелительный мужской голос, да на вельможный

лад, не по-простому. – Двери откройте!

Тихонько ворча под нос, Афелеана вразвалку пошла открывать.

– Кого еще принесло ночью-полночью?

На пороге стоял рослый чернобородый мужчина с большим свертком в руках, а

за спиной его виднелся сопровождающий в чем-то желтом.

– Не надобно тебе покуда знать, кто мы. Поговорим – там увидим, –

чернобородый говорил все медленней и вот совсем смолк, уставившись на

Эфимелору и Танрэй. – Старухи, говоришь? – обернулся он к спутнику.

Вслед за ним в хибару шагнул тот, в желтом плаще до пят, слегка зацепился за

низкую притолоку, и капюшон спал, опростоволосив его русую голову.

Афелеана услыхала, как ахнула Танрэй, и увидела вылупленные от удивления

глазища Эфимелоры. В этом втором и впрямь было что-то знакомое.

Русоволосый, явный хог по происхождению, тоже был потрясен, увидев перед

собой вместо старух молодых женщин. Но, позволив себе лишь краткую

заминку, «желтый» красавец поклонился своему господину со словами «Прошу

вас, владыка!» и чуть-чуть улыбнулся Афелеане.

Лишь после этого она догадалась, отчего остолбенели девочки: поздний гость

очень походил на жениха одной и брата второй, только очень сильно

возмужавшего. А чего стоило ожидать после десяти лет разлуки? Не того же

юнца-шестнадцатилетку, каким видели его последний раз в поселке хогов!

Но все-таки это был не Ал, а совсем другой мужчина. Этот и старше был

намного, и лицо… странное лицо… изменчивое. На Танрэй взглянет – и, как

зеркало, ее черты отражает. На Эфимелору – и от той что-то в лике его

проявляется… Однако притом остается и самим собой.

– Кто взглянет? – спросил чернобородый, снимая покрывало со своего свертка.

На руках его спал ребенок, маленький, не старше года, весь какой-то

скрюченный, что ли. Не так что-то было с мальцом, Афелеана издалека увидала, что не так…

Танрэй очнулась. «Желтый» тоже едва отвел от нее взгляд светло-серых, будто

две серебряные монеты, глаз. Нет, у Ала глаза другие были, красивые, цвета

неба в сумерках, ясные, из них душа глядела. А этот закрылся на сто замков –

поди разгляди, что там у него на сердце!

Девушки застелили стол чистым полотном, Эфимелора лампады поближе

поднесла.

– Ложьте сюда, – сказала Танрэй, похлопав по столешнице, а лицо «желтого»

дернулось при звуках безграмотного просторечья. – Ой ты же малышек какой!

Совсем крохотной… Который год ему?

– Три весны.

Она нахмурилась, ничего не сказала и раздела мальца. Афелеана теперь уж и

сама увидела, что нехорошо в этом ребятенке. Не знавшие прелести бега ножки

были тоненькими и кривенькими, как у паучонка. Слабые ручки скрючились в

непрекращающейся судороге, а между лопаток уже готовился вылезти горб.

– Падучие у него, – сказал чернобородый, так глядевший на хворого, что не

было никаких сомнений: он и есть родной отец этому мальчугану.

– Да уж знамо дело… – откликнулась Танрэй.

Мальчик проснулся и захныкал.

– Тихо, тихо, будет тебе кваситься! – бормотала девушка, и тот, удивив отца и

его спутника, смолк, стал разглядывать ощупывавшую его тельце знахарку. –

Тц! Нехорошо как! Небось от младенческой падучие его наступили?

Чернобородый кивнул.

– Примочками, чай, лечили всё? Эх вы, скажи, – обращаясь наполовину к чаду, наполовину – к его отцу и поглаживая мальчика по груди, продолжала Танрэй. –

Накричал он себе большую шишку вот тут, внутри головы. Она и не даст ему

жизни, покудова там сидит. Никакими примочками не свесть, коли уж

выросло…

– Заговоришь? – с мольбой обратился к ней чернобородый, не привыкший

просить, тем более у черни.

А «желтый» стоял себе да помалкивал, Эфимелора с Афелеаной – тоже.

– Потешаешься ты надо мной, владыка? – вздохнув, откликнулась Танрэй. – Где

это видано, чтобы воробей солнце подвинул?

– Что хочешь проси – всё отдам, чем располагаю, и сестер твоих уважу. Только

спаси сына.

– Разумеет кто-нибудь из твоих лекарей в хирургии?

– В чем?

И Афелеана, и Эфимелора и, в первую очередь, «желтый» изумленно

уставились на нее, так не вязалось это удивительное ученое словечко с

остальной ее речью. Даже владыка и тот не понял смысла того, о чем она

толковала.

– Резать тело, зашивать?..

– Не знаю я таких, красавица. Это ж как же живую плоть резать?

– Они на мертвых сначала учатся, а потом живых врачуют.