Чайковская - Unknown

– Поскольку спят, значит живы, – привел разумный аргумент Паском. – Вот и не

будем им мешать. Пусть сыграют эту пьесу до конца, Солондан.

– Все бы вам до катарсиса дотянуть, Паском! Хорошо, я возвращаюсь к своим.

Но если что...

Паском кивнул:

– Вызову всенепременно.

Солондан исчез.

* * *

Он вынырнул, будто тоже из сна, из воспоминаний о золотом времени. Ал все

так же стоял подле него, а Тессетен крепко спал, и ногу его сковывал гипсовый

кокон.

– Ты был прав, а я ошибся, – сказал кулаптр им обоим одновременно. – В этом

мире быть может всё. И даже то, чего быть не может...

Глава двадцать четвертая о таинственном страже Соуле, о коварстве и

целеустремленности

Немой подошел к ней и взял за руку. Они стояли среди людей, видимые лишь

друг другу. А в погребальной капсуле, выставленной у озера напротив дома

ради тех, кто пришел попрощаться, лежало тело, которое исправно служило ей

тридцать с лишним лет.

Седые волосы мертвой были спрятаны под высокой шелковой короной, на веках

лежали две большие овальные пластины из серебра с нанесенным на них

лазурью изображением распахнутого глаза. Так издревле положено по обряду

провожать усопших…

И казалось, будто она синими очами дерзко смотрит в небо, как смотрела туда

всегда.

«Я так и не смог понять: ты считала этот мир игрой нашего подсознания, или

безумная и безмерная отчаянность твоя порождена чем-то иным?» – безмолвно

спросил Мутциорэ.

«В последнем воплощении я не единожды была за гранью жизни. Как ты

думаешь, после такого я могла ошибаться и путать явь и сны?»

«Тебе ли не знать, что фантазия может сама породить эту грань, и уход за нее –

это лишь погружение следующей степени, а не пробуждение в мир реальный?»

Она с обычной для нее насмешливостью поглядела на него:

«Хранитель, теперь, когда ты видишь эту капсулу, мы с тобой в фантазии?»

«Я не знаю. Это тело умерло, и ты здесь, не проснулась. Но значит ли это

вообще что-либо в том хаосе, в который ниспровергло нас проклятие? Как это

проверить?»

В скрещенных руках покойницы лежали меч и кнут. Меч, инкрустированный

мамонтовой костью и принесенный в дар Тессетену, и кнут – самый обычный

кнут – с которым она не расставалась много лет ни в одной своей верховой

поездке. А на губах – улыбка. Всё та же, как у живой.

«Скоро я разделю твою судьбу, хранитель, – добавил тогда Немой. – Ты знаешь

о законе сорока дней?»

«Что я должна о нем знать сверх того, чему нас учил Паском? На этот срок я

буду засыпать и не смогу оберегать сердце. И если оно не найдет погибели за

эти сорок дней, то продолжится и моя жизнь. Изменить в правилах я не смогу

ничего, так зачем изводить себя попытками узнать больше?»

Он улыбнулся, изучая лица прощавшихся с Ормоной кула-орийцев, которые

проходили чередой, ненадолго задерживаясь перед капсулой.

«Но когда ты уснешь, мне на сорок дней будет дана возможность проснуться и

обрести память», – напомнил Немой.

«Ты сначала эту жизнь доживи, атмереро. Ты прав: скоро ты разделишь мою

судьбу, хранитель. Могу даже показать, где это случится»…

Миг… и вот они стоят у подножия горной гряды, где земля ходит ходуном, а

ветер врывает ветви с деревьев. За спиной у хранителей город, а на них самих не

шелохнется даже волосинка, словно физические законы не властны над ними.

«Учитель знает о второй катастрофе. Этот город, – она обернулась и указала

рукой вдаль, – мы строили про запас. Паском угадал даже местоположение: город стоит дальше обелиска-«скрепки» и должен выдержать землетрясение. Ты

умрешь у его стен, зверь, а вот потом целиком и полностью разделишь мою

участь, но не сможешь осуществить настоящее воссоединение, как не смогу

этого и я»…

«Ты и не хочешь, Разрушитель».

«Я хочу. Но не так, как представляете себе вы. После тех ошибок я не позволю

их повторения. Вы не узнаете о моей прошлой боли, но и причинить мне новую

я уже не позволю. Ни тебе – порождению из мира За Вратами, которые столь

ревностно оборонял страж Соуле. Ни Алу – бренному рассудку. Ни рыжей

поганке, которая не справляется со своими обязанностями, но отняла при этом

мое имя. И даже Сетену – сердцу моему – не разрешу я теперь поддаваться

опрометчивым слабостям. Вы отвергли традиции, вы слишком щадили своих

учеников, вы стали искать иные способы закаливания духа, а это путь ошибок.