Чайковская - Unknown

придумал, как можно вычислять приближение малых космических тел к Земле и

заодно высчитывать сейсмическую активность в ее коре! Но для этого мне надо

было установить радар на высокой точке, в открытой местности, чтобы нигде не

фонило! Я тебе всю ночь говорил об этом устройстве, объяснял принцип его

работы, а ты только патлами мотал! И вроде же трезвый был, почему ничего не

помнишь?!

В глазах Тессетена блеснул интерес:

– Так вот что тогда сверкнуло у вершины!

– Да! Я уже почти спустился, когда наступил на заледенелый камень… Не

заметил. Нога поехала и… – Ал поморщился. – Паском говорит, мне повезло, что я не переломал позвоночник.

– А еще тебе повезло, что ты не оставил свои гениальные мозги на камнях в

ущелье, – буркнул Сетен. – Будто нельзя было подождать и установить эту

штуку вместе с профессиональными скалолазами! Так работает это твое

изобретение или нет?

– А когда бы я об этом узнал? Если бы был уверен, то дождался бы этих твоих…

скалолазов!

– Тщеславие тебя погубит, мальчишка. Погубит тебя тщеславие! Ладно, выздоравливай. Зайду завтра…

Однако, выходя из палаты, Тессетен испытывал какую-то необъяснимую

гордость за младшего приятеля. Да, мальчишка. Да, самонадеянный. Зато вон

чего изобрел!

Он не заметил, как в темноте из-за сугроба возле кулаптория в его сторону

сверкнули зеленоватые волчьи глаза.

Ноги сами вывели в городской парк. Здесь было глухо, темно, безжизненно

зависли аттракционы, остановленные в конце лета. Сетен любил приходить

сюда в любое время года, только раньше все происходило куда веселее – с

Натом и Бэалиа, его молчаливыми, но верными спутниками, а потом с Ормоной, когда Ал еще был здоров, а старые волки живы.

Он нашел кусок тонкой фанерки и съехал на ней в котлован, как на санях. Снега

– почти по пояс. Давно, видать, не резвились тут зимой дети… Да уже и не зима

– первый месяц весны на исходе, а мороз такой трескучий, как будто разгар

зимы. Даже климат меняется на Оритане в худшую сторону!

Тессетен потратил некоторое время, чтобы расчистить площадку шагов

пятнадцати в диаметре. В небе – черном, готовом просеяться новой порцией

снега – мигая, пролетела орэмашина. Он проводил ее огоньки долгим взглядом, пока она не скрылась за вершинами дальних гор.

Ни с того ни с сего вспомнился сон о волшебном мече. Разумеется, у этого

клинка существовал реальный прототип – меч, полученный Тессетеном от отца

на шестнадцатилетие и когда-то в точности так же доставшийся тому от своего

отца. В нем, в этом мече, не было ничего сверхъестественного, если не считать

тайны сплава, из которого он был выкован. Секрет древних оружейников-

аллийцев крылся в том, что и спустя еще множество поколений узнать возраст

меча будет невозможно – он будто бы только что извлечен из плавильной печи

и прошел пытку на наковальне. Не было на нем ни декоративных примет, по

которым вычислялись бы эпоха изготовления и этнос, ни выгравированного

имени мастера.

Иногда Тессетен подходил к стене, на которой был закреплен отцовский дар, и

долго рассматривал молчаливую, отполированную до зеркального блеска сталь.

Что-то подкатило к горлу, и, вообразив, будто держит в руках тот самый –

волшебный – меч, Сетен сделал выпад и с силой махнул воображаемым

клинком в сторону такого же воображаемого противника. Он помнил, что все

мечи ори и аринорцев, доставшиеся им от предков – древних аллийцев, расы

невольных переселенцев, утративших родину – столь же легки, сколь и прочны, и их без труда можно удержать в одной руке, как стилет или кинжал. Однако

Тессетену отчего-то захотелось сделать именно так, как сделал он теперь: ухватиться за длинную рукоять обеими ладонями, поднять его над головой и с

силой, сверху и наискось, справа налево, ударить по врагу.

С неба, недоверчиво перемигиваясь, на него посматривали звезды, вокруг же

стояла невообразимая тишина, и в ней погасал любой звук. «Бой» ожесточился, и молодой человек совсем забыл о своем одиночестве, о том, что все это

понарошку. Он словно вернулся в детство, полное стычек с соседскими

мальчишками. Отец или же Паском в свободное время обучали его

премудростям поединков, и он был очень талантлив, не забывая ничего из их

уроков, а оттого к двадцати годам плечи его стали широкими, некогда

долговязая и нескладная фигура обросла мышцами и по-мужски потяжелела, а