Чайковская - Unknown

домов-сфер, где жили, любили и процветали ори, народ Оритана. Из века в век

помнили ори свои прежние воплощения, не теряя ни капли знаний своих былых

жизней, и лишь мудрее становились они с каждым новым рождением. Их

«куарт» был един и бессмертен, и не ведали ори войн и распрей. Любили и

уважали они другого как себя, жили в едином пульсе с матерью-Природой…

Но…

– Господин Паском! – послышался голос отца мальчика. – Вы здесь?

Целитель оглянулся и поворошил светлые волосы Сетена, как будто

выхваченного из волшебного сна. Тот был благодарным слушателем и очень

расстроился, что историю пришлось прервать.

– Мы еще поговорим, мальчик! Мы еще о многом поговорим с тобой!

Пообещав это, Паском вошел в зимний сад, чтобы побеседовать о чем-то с

отцом и матерью Тессетена.

Мальчик же снова присел на корточки, подозвал к себе сбежавшего гулять

волчонка и протянул ему руку. Бэалиа подбежала ближе. Обнюхав его пальцы и

узнав запах, который отныне стал частью ее самой на всю жизнь, она

дружелюбно вильнула тоненьким хвостиком, фыркнула и припала на передние

лапы. Ей хотелось поиграть.

– Ты и правда Прекрасная! – выдохнул Сетен.

* * *

А теперь одряхлевшая Бэалиа тоскливо выла в том самом зимнем саду, покинутая всеми – хозяином, его свадебными гостями, преданным Натом.

Прошедшей весной волчат у нее не было. Всё пошло не так, как всегда, и Бэалиа

собралась щениться осенью, неведомым волчьим чутьем ведая, что это будет в

последний раз. Она уже знала, что ее Нат сейчас умирает, а умирая, зовет ее к

себе. Значит, и ей осталось недолго. Волкам трудно привыкнуть к жизни друг

без друга.

Она легла в теплую траву возле цветника и застонала, когда напряглось тугое

брюхо, отдавая мучительную боль каждой частичке тела. У нее едва хватило

сил облизать единственного родившегося живым – точную копию ее Ната, с

такой же темной тропинкой в шерсти вдоль хребта.

Бэалиа дождалась хозяина. Волчий век короток. Она чуяла, что Нат испустил

дух в тот же миг, как на свет появился этот слепыш, и что теперь ей тоже пора.

Страха не было – хотелось только напоследок лизнуть руку Тессетена.

«Принеси в палату оставшегося в живых щенка», – эти слова Паскома не шли из

памяти молодого человека.

Сетен давно позабыл и о своей свадьбе, и о необходимости сообщить Ормоне, новоиспеченной жене, что веселье откладывается, и еще много о чем. Ормона

поймет, ей передадут, а остальные… неважно.

Он завернул в плащ слепого волчонка, взял лопату, вырыл яму прямо посреди

лужайки, где увидел волчицу в первый раз, и, коротко простившись, закопал

остывающий труп Бэалиа и заодно ее погибший приплод.

Маленький Нат тихонько повизгивал всю дорогу к кулапторию. Паском велел

выходить этого щеночка во что бы то ни стало. Откуда он знал о щенке? Пустое,

– на полумысли оборвал сам себя Тессетен, – Паском знает больше, чем мы

можем даже подозревать…

– Узнаешь меня, Ал? – спросил он, едва раненый пришел в себя.

Бледно-серый, вокруг глаз синяки, лицо вспухшее, веки запали – но Ал

внимательно глядел на посетителя. Он узнал Сетена, несмотря на сильное

сотрясение мозга, и слегка улыбнулся ему мертвенно-бескровными губами.

Тессетен отбросил плащ и протянул ему на ладони новорожденного волчонка:

– Братишка, это Нат. Сын твоего Ната, который только что ушел…

– Ушел? – шепотом переспросил Ал.

– Этот щенок будет твоим, когда ты выздоровеешь…

Украдкою он взглянул на повязки, стягивавшие Ала с головы до пят. Если

бедняга и выздоровеет, то на всю жизнь останется калекой. За что ему, мальчишке, такое испытание? Если бы Тессетен мог, он забрал бы у брата эту

напасть – ему казалось, что старшему, взрослому, будет проще справиться и

пережить, чем юнцу.

А губы тем временем продолжали что-то говорить через маску-усмешку, через

нарочито-отстраненный тон:

– Бэалиа только что ощенилась, просила передать…

Лицо Ала расцвело улыбкой, едва щенок завозился на его перебинтованной

груди. А Сетен подсел к постели:

– Как ты, братец? Живой?

* * *

Жена – так непривычно было называть эту красивую девочку женой! – ждала

его возле лечебницы, кутаясь в длинный сине-зеленый плащ с оторочкой из

чернобурки. Под плащом на ней, кажется, было праздничное платье, подол

которого она уже безнадежно испачкала грязью, добираясь сюда по осенней

слякоти.