Алан Холлингхерст - Библиотека плавательного бассейна

В тюрьме моя мрачная сортирная слава превратилась в нечто вроде романтического ореола и помогла мне — пока я знакомился с обстановкой, всматривался в лица и изучал причуды заключенных, — завести друзей. Посредством любезных жестов люди украдкой избавляли меня от многих хлопот или объясняли мне тонкости выполнения очередного бессмысленного, но неизбежного задания. Когда мы всей толпой собирались на проверку, мне незаметно передавали спички и разломанные пополам сигареты. Меня предупреждали о слабостях отдельных надзирателей. Так окказиональный мир, ставший моим миром, постепенно сомкнулся вокруг меня, предоставил мне свои жалкие бытовые удобства и начал открывать свои глубины — то темные, то удивительно прозрачные, изобилующие кораллами.

Моим проводником и спутником в этом мире был молодой человек, с которым я познакомился примерно неделю спустя, довольно косноязычный парнишка по имени Билл Хокинз. Я почти сразу обратил на него внимание и не удивился, узнав, что он много времени проводит в спортивном зале: у него были прекрасный торс и мощные плечи. В мой первый воскресный вечер мы с ним сыграли несколько партий в шашки. Он явно хотел поговорить со мной, но не знал, с чего начать, поэтому я вызвал его на откровенность. Как выяснилось, он больше года был влюблен в подростка, который занимался в спортклубе в Хайбери [210] Район Лондона, где находился одноименный стадион. , где Билл работал. Они встречались каждый день и были несказанно счастливы, хотя Алек, как звали мальчика, избегал своих старых друзей, и его странное поведение вызывало беспокойство родителей. Билл с Алеком дважды ездили в Брайтон [211] Фешенебельный приморский курорт в графстве Суссекс. и проводили выходные в пансионе, принадлежавшем другу менеджера спортивного клуба: если бы кто-нибудь начал задавать вопросы, они должны были выдать себя за братьев, ведь и самому Биллу едва исполнилось восемнадцать, а Алек был на пару лет младше. Однако через некоторое время Алек стал держаться более холодно, и вскоре выяснилось, что у него появился другой мужчина. Билл, испытывавший все муки первой любви, внезапно запил и принялся надоедать родителям Алека, то и дело барабаня в дверь их дома. Потом были написаны глупые интимные письма — и их нашли родители. Они показали находку новому другу Алека, страховому агенту, ездившему на «Райли» [212] Марка дорогого автомобиля. . Как образцовые лицемеры, они считали его более подходящим и респектабельным, чем бедный, страстно влюбленный, не знающий удержу Билл. Агент и родители вместе отнесли письма в полицию. На допросе Билл даже не пытался скрывать своих чувств. Суд вынес приговор: полтора года каторжных работ.

Мы с Биллом крепко подружились. Многие заключенные, полагая, что Билл приносит удачу, словно талисман, делились с ним секретами подобно тому, как люди порой изливают чувства своим собакам или кошкам, и, немало зная почти обо всех, он, казалось, принимал чужие невзгоды и трагедии близко к сердцу. Он указал мне на отношения между некоторыми заключенными, подтвердил подозрения, возникавшие у меня при истолковании странных жестов и привычек, признал существование целой системы тайных связей и интриг. С полдюжины пар крутили длительные романы, а многие другие мужчины и мальчики становились доступными при правильном подходе или, удовлетворяя страсть к полигамии, делили свою благосклонность между двумя-тремя партнерами. В известном смысле всё происходящее представляло собой пародию на те обстоятельства, ввиду которых мы, собственно, и оказались за решеткой, причем тюремное начальство сводило нас друг с другом, закрывало глаза на наши любовные связи и защищало нас от преследований со стороны внешнего мира. Да и сами надзиратели, как выяснилось, были отнюдь не бесчувственными людьми, а по меньшей мере двое из них каждый день занимались сексом с заключенными — правда, все подозревали этих заключенных в доносительстве. Одному из них надзиратель подарил губную помаду и грим, и к его женоподобному виду все, по крайней мере, относились терпимо, о чем он не мог бы и мечтать за стенами тюрьмы.

Билл, в свою очередь, вызвал на откровенность меня, и я до сих пор ясно вижу ту довольно трогательную картину: он сидит напротив, и грубая серая фланель тюремной униформы преображается на его могучей коренастой фигуре так, что он становится похожим на красивого юного солдата какой-нибудь бедной восточноевропейской армии. Я рассказываю о своем детстве или о жизни в Судане, а он внимательно, сосредоточенно слушает; потом он просит рассказать о моем доме, о слугах. Я уже пообещал, что, когда его выпустят из тюрьмы — в начале будущего года, — подыщу ему какое-нибудь занятие, если удастся — работу в спортивном зале, где он сможет открыто проявлять свою любовь к мужчинам и гимнастике, чему отнюдь не способствует, к примеру, служба в конторе. Билл представлял собой довольно жалкое зрелище, когда целыми неделями сидел над детективными романами из тюремной библиотеки: охваченный мучительным желанием прочесть как можно больше, он глотал книжку за книжкой, но печатное слово не было его стихией.