Алан Холлингхерст - Библиотека плавательного бассейна

В ту ночь я долго лежал не смыкая глаз: мне вновь не давали покоя яркие воспоминания о жизни, прожитой нами вместе. Несмотря на тысячи отличий, она была сродни супружеству, прочным, невинным узам любви и такта — и потому тем более странным казалось то, что он на самом деле женился и стал отцом. Я вновь так же страдал от сознания своего ужасного двуличия, от чувства безысходности, как и в день его свадьбы, когда отдал Таху в ту семью, жившую в маленьком домике в Северном Кенсингтоне [216] Район Лондона. , в мире, более неизведанном и недоступном, чем Нуба-Хиллз, где мы впервые встретились. Прошедший с тех пор период представлялся мне просто-напросто испытанием, проверкой, лишний раз доказывающей прочность наших уз. Обстоятельства изменились, гордость и независимость Тахи (каждый вечер он уезжал от меня по Центральной линии метро) приняли конкретную форму; но его верность осталась неизменной. Быть может, в разлуке я полюбил его еще сильнее и понял, насколько глубока наша взаимная привязанность, к которой мы оба так привыкли, что перестали ее замечать.

Всё это по-прежнему занимало мои мысли и пару дней спустя, когда меня вызвали к начальнику тюрьмы. Мы не встречались после поверхностных наставлений, прочитанных мне в первый день, когда я ясно сознавал, как стесняется он своего нечаянного и кратковременного превосходства. Даже одетый в уродливую тюремную робу, я не мог не чувствовать себя весьма почтенным, авторитетным человеком. Начальник знал, что я не буду — да и не должен — долго находиться в столь невыгодном положении. На сей раз он отсутствовал, и его место занял один из старших офицеров, ходивший взад и вперед по ту сторону стола, но церемонно боровшийся с искушением сесть. Не было предложено сесть и мне, и, не желая стоять навытяжку, я принял нарочито-небрежную позу, что не понравилось офицеру, с видимым трудом удержавшемуся от замечания. Я не знал, в чем дело, и терялся в догадках, питая слабую надежду на помилование или смягчение наказания.

— Я должен сообщить вам одну… — он запнулся, вероятно, попытавшись подобрать прилагательное, а потом решив от него отказаться, — …весть, Нантвич. У вас есть слуга, «бой». Как его зовут?

— У меня есть компаньон. Его зовут Таха аль-Ажари. — Я заговорил с напускным спокойствием, вдруг испугавшись за Таху, который вполне мог совершить какой-нибудь дурацкий поступок из желания мне помочь.

— Ажари, совершенно верно. Кажется, он родом из Судана?

— Да.

— Сколько ему лет?

— Всего лишь сорок четыре.

— Жена и дети?

— Я, право, не понимаю, к чему вы клоните. Да, у него есть жена и семилетний сын. По-моему, вы сами видели мальчика, — добавил я, — на прошлой неделе, когда он приходил ко мне на свидание, да и самого Таху, конечно…

Если офицер и вспомнил об этом, то виду не подал.

— Ажари больше не будет вас навещать, сказал он.

Я пожал плечами — не из беззаботности, а из нежелания проявлять озабоченность, — с немым равнодушием приняв то, что к нынешним моим лишениям скоро прибавятся новые.

— Я в чем-то провинился? — предположил я. — А может, провинился он?

— Он умер, — сказал офицер поразительно звучным и строгим голосом, как будто это событие и вправду было неотъемлемой частью моего наказания, как будто Таха тоже наконец получил по заслугам.

— Признаться, я удивлен, — сказал я, — что вы считаете возможным сообщать такую весть — даже такую — в форме допроса. — С какой-то безрассудной смелостью я выговаривал слово за словом, и лишь твердая решимость скрыть от него свою мучительную боль заставляла меня продолжать. Он молчал. — Быть может, вы расскажете мне, как это произошло. Где это случилось?

— Судя по всему, на него напала банда юнцов — где-то в районе «Бэронз-корт» [217] Станция метро в одноименном районе Лондона. . Поздней ночью. К сожалению, они не проявили милосердия: в ход пошли не только камни и урны для мусора, но и ножи.

— Известно ли, что послужило… мотивом?

— Откуда мне знать. Полиция, конечно, понятия не имеет, чьих рук это дело. Похоже, это совершили не из-за денег — деньги при нем нашли. Он часто носил с собой деньги?

Этот праздный и в то же время провокационный вопрос я пропустил мимо ушей.

— Не может быть никаких сомнений в том, что это акт расовой ненависти, замешенной на невежестве.

— Боюсь, вы правы, Нантвич. Более того, думаю, он далеко не последний.

Вид у него был чуть ли не надменный, он явно знал, что говорит. Я по-прежнему стоял посреди кабинета, хотя меня уже начинало трясти. Пришлось напрячь ноги, чтобы унять дрожь в коленях, и крепко сцепить руки.