Анатолий Луцков - Африканский связной

Мбизи попрежнему ежедневно наводил порядок в квартире Вьюгина, который счел необходимым сделать тому некоторую прибавку к жалованью. Он нашел чрезмерным его приход для ежедневной уборки квартиры и решил, что Мбизи может это делать через день. Таким образом, трудовые условия для него теперь отличались завидной льготостью.

Деньги за акцию “Советы Колдуна” он уже Мбизи выплатил, из каковой суммы была особо оговорена значительно большая доля муганги Мбулали как главного действующего лица этой акции. Сам Вьюгин в целях конспирации этого мугангу не должен был видеть и можно было допустить, что Мбизи значительно завысил эту долю с целью потом сделать отчисление в свою пользу. Но Вьюгин это предположение отверг и оказался прав, так как Мбизи не посмел бы посягнуть на финансовые интересы чародея и к тому же ясновидца Мбулали. Тот мог бы его быстро разоблачить, да еще и наложить на него какое-нибудь серьезное заклятие.

Мбизи прибавке был рад, но принял ее как нечто ожидаемое: разве он не готов оказывать хозяину подобные услуги и впредь? Маленькая мотыга дает заработать на большую. Он даже решил немного похвастать:

— На деньги, которые я получил от хозяина за то дело (тут Мбизи довольно фамильярно подмигнул Вьюгину), теперь у меня во дворе стоит мастерская, где чинят все, что имеет колеса, даже и пики-пики.

Последний вид транспорта означал здесь мотоцикл. Видимо, так звучал в туземных ушах звук выхлопа у этого средства передвижения.

— Ты хочешь сказать, что скоро работа у меня тебе будет не нужна?

Вьюгин вполне обошелся бы без услуг Мбизи, но он уже к нему привык, к тому же он может понадобиться еще для какого-нибудь дела. А слугу все равно пришлось бы нанимать, раз уж существует негласное правило способствовать этим росту занятости населения.

— Почему не нужна, бвана? — спросил Мбизи с обиженным недоумением, хотевший даже сказать, что рыба не уходит оттуда, где есть вода. — Я готов у тебя работать попрежнему.

В его голосе даже звучали нотки уважительной преданности слуги своему хозяину, и Вьюгин подумал, что с Мбизи придется расстаться только когда противной стороне удастся того подкупить и будут доказательства, что он шпионит в пользу этой самой стороны. Вьюгин неохотно допускал возможность этого вероломного отступничества, но на полной нелепости такого предположения настаивать бы не стал.

Свои законные “выходные” Вьюгин проводил, ведя рассеянный, как говорили прежде, образ жизни и сам уже чувствовал, что искушение материальным достатком оказалось сильнее его и действует на него пагубно. Стопка книг, время от времени покупаемых им в двух-трех крупных столичных магазинах, убедительно росла на его столе, но времени на чтение у него горестно не хватало, и то же можно было сказать и о нехватке желания заниматься чтением. И сама степень угасания этого желания каким-то таинственным образом зависела от наличия, вернее, отсутствия времени, что создавало явно порочный круг. Вьюгин стал нередко просыпаться в два или три часа ночи и лежал, глядя в темный прямоугольник окна, откуда вливалась в комнату сыроватая и неубедительная прохлада, когда с океана начинал дуть слабый ветер. Во всех этих ночных пробуждениях Вьюгин обвинял все тот же похмельный синдром, о котором когда-то читал в медицинской книжке, неохотно вставал, шел к небольшому старому холодильнику, который достался ему вместе со всем, что было в квартире, и извлекал из него бутылку пива. Выпивал стакан, и этого иногда было достаточно, чтобы снова он мог заползти в мягкую и темную пещеру сна.

Его вызвал по телефону Ляхов, кратко и с обманчивой безмятежностью сказал, что ему надо с ним кое-что обсудить. Вьюгин, конечно, чувствовал за собой некоторые грешки, но тон шефа был пропитан, как губка водой, вполне доброжелательной нейтральностью. Впрочем, Ляхову было притворства не занимать, он это уже давно заметил. Но такая у него была работа: и не хочешь, а будешь притворяться.

На журнальном столике у Ляхова уже стояли два высоких запотевших снаружи стакана со знакомым Вьюгину, исходя из цвета их содержимого, составом: вермут, джин, содовая вода и лимонный сок. Ляхов время от времени менял набор своих прохладительных и слабоалкогольных напитков, который особенно широким не был.

Ляхов со странной улыбкой (Вьюгин потом назвал ее даже змеиной) подал ему сегодняшнюю газету, которая не скрывала свою роль как бульварная. Вьюгин в этот момент хлебнул из стакана и чуть не поперхнулся, чем бы сразу выдал себя, взглянув на фотографию в газете и на то, что под ней было написано. А был на ней изображен ни кто иной, как сам Алексей Вьюгин, причем внешне его можно было принять с небольшой натяжкой за вполне трезвого. На его плече, заметно выделяясь на фоне светлой рубашки, покоилась голова молодой африканки с копной блестящих, выпрямленных с помощью химии волос. Голая рука обладательницы этих необычных волос, лишенных права быть естественным признаком ее расы, была недвусмысленно закинута за шею Вьюгина. Глаза африканки были полузакрыты, и нетрудно было догадаться, что она была довольно пьяна или же стремилась казаться таковой. Так подумал Вьюгин, увидев снимок. В комнате тогда было немало народа, видимо, наступил перерыв между танцами, но фотограф выбрал именно тот момент, когда Вьюгин был единственным белым, сидящим за столом. А стол был густо уставлен бутылками, стаканами, блюдцами с жареными орехами, соленым печеньем, сыром и фруктами. Компания на вечере была смешанная, приглашенные относились к обеим расам и были представлены почти поровну, но тому, кто задумал сделать снимок, надо было подчеркнуть на нем отчетливую расовую заметность Вьюгина, чтобы она стала соответствовать развернутому заголовку, который, возможно, был придуман еще до того, как был снят этот кадр: “Россия вносит свою лепту в укрепление межрасовых отношений”. Далее шла короткая заметка о самой вечеринке и о том, что Вьюгин был единственным представителем на ней того лагеря, который находится позади “железного занавеса”.