Анатолий Луцков - Африканский связной

Вьюгин оставался в этот вечер один в квартире и теперь сидел перед телевизором, терпеливо настраивая себя к временному погружению в прошлое, что ведет к неминуемой, хотя только хранимой в памяти, встрече с молодостью. Он словно готовил себя к осторожному соучастию в чем-то ушедшем навсегда, но еще до конца не забытом. Об Африке теперь не часто говорят, его страна, кажется, потеряла к ней интерес. Политологи (раньше это слово было под запретом) называют это сменой приоритетов. Вьюгин вдруг вспомнил вычитанное однажды у одного английского автора, что того, кто хоть однажды побывал на этом континенте, будет постоянно тянуть к нему и не отпускать, хотя бы только в ностальгических мыслях, как вонзившиеся в плоть когти льва не дают вырваться его жертве.

Вьюгин узнал, случайно заглянув в тележурнал, что сегодня поздно вечером будет передача об Африке и о тех, чьи имена до этого никогда не упоминались, и первым среди них должен быть назван Ляхов. Это был первый шеф молодого Вьюгина на его новой работе, а с тех пор уже минуло чуть более тридцати лет. Утром он что-то соврал домашним, неубедительно пытаясь объяснить почему он не может вместе с ними ехать на их садовый участок. Там, в небольшом дачном поселке, с легкомысленно-сентиментальным названием “Вишенка” у них был летний домик, в котором без особого труда можно было распознать значительно видоизмененную стараниями пришлых зодчих-украинцев стандартную бытовку, у которой появился чердак с претензиями на то, чтобы именоваться мансардой и еще там имелся зачаточный флигелек с намеком на крыльцо перед узкой дверью. Отказ Вьюгина поехать вместе со всеми ради какой-то телепередачи показался бы домашним верхом нелепости, а дочери и ее мужу, которого Вьюгин недолюбливал, еще и следствием начинающегося, но уже явно крепчающего старческого маразма, хотя тесть еще и не достиг пенсионого возраста.

Обещанное программой должно было показываться поздно, как и все другое на эту, “шпионскую”, тему, да и начало передачи все время оттягивалось рекламой дурацких, с точки зрения Вьюгина, фильмов о шерифах, гангстерах и маньяках. Потом пошли рекламы, изнуряющие слух, но требующие, по мнению рекламодателей, некоего радостного соучастия, в которых с веселой настырностью говорилось об очередной чудодейственной дряни. “Старческое брюзжание”, с кривой усмешкой напомнил себе Вьюгин.

Ближе к вечеру, словно готовясь к тому, что речь на телеэкране пойдет об Африке, Вьюгин полистал два сборника статей о проблемах этого континента. В книге, которая была выпущена, примерно, во время его возвращения оттуда, заголовки статей удручали своей идеологической заостренностью: “Новые цели империализма в Африке”. И еще “Военные режимы в африканских странах капиталистической ориентации”. А рядом, видимо, по недосмотру редактора, — “Армия — авангардная сила революции в Эфиопии”. Фамилия автора ему ни о чем не говорила, хотя многие из других были ему уже знакомы. Но лучше всех называлась статья одного специалиста по Восточной Африке, которого Вьюгин впоследствии встречал, автор назвал ее без ложных недомолвок: “Революционная демократия — ведущая сила стран социалистической ориентации Африки”. А его тогдашний шеф в Бунгване Ляхов никак не скрывал своего несколько даже брезгливого неприятия такого рода литературы. Тональность же нынешних публикаций в новом сборнике была уже несколько иной: “Африка: армия и политика” или “Этнический фактор в условиях политического плюрализма”. “Еще бы”, нехорошо усмехаясь, думал Вьюгин, “тридцать лет понадобилось, чтобы понять, что там действует еще и этот фактор. А уповали больше на классовое самосознание и пролетарский интернационализм”.

Примерно за неделю до этого его разыскал по телефону и вырвал у вяло сопротивляющегося Вьюгина согласие на встречу некий бойкий молодой сотрудник некогда очень известной молодежной газеты. У него оказалась как-то неубедительно звучавшая фамилия Петров, поскольку внешность ее владельца заставляла воображать далекие лиловые горы, цветущий миндаль у каменистой дороги, бесконечные ряды виноградных кустов на склоне холмов. И еще, пожалуй, стадо овец, ведомое древним пастырем в косматой папахе, опирающимся на длинную палку с крюкообразным окончанием, похожим на вопросительный знак. Только в чем заключался вопрос? Может быть даже о сущности и смысле бытия?