Хербьёрг Вассму - Седьмая встреча

Рука у Руфи была маленькая, пальцы тонкие. Однако они казались сильными. Они побелели на суставах, как тогда в аэропорту, когда она подняла свой чемодан. Забирая у нее карандаш, Горм коснулся ее запястья, и его охватило острое желание прижаться к ней. Ощутить ее всей кожей. В голове пронеслась дикая мысль: надо с ней встретиться, когда все будет уже позади.

Он не видел ее фигуру, ведь Руфь была в пальто. Но с лета Руфь изменилась. Пополнела. И что-то в ней появилось новое. Горм не мог понять, что именно. Будто слегка Приоткрылась дверь. Но куда она ведет, он не знал. Знал только, что ему хочется войти в эту дверь.

Остаток дня отец держался с ним почти по-товарищески.

— Так-так. Значит, Гранде младший разбирал случившуюся в магазине кражу? Неплохо, Горм, совсем неплохо!

Горм смутился, потому что слова отца слышали многие служащие. Когда они остались в кабинете одни, он признался отцу:

— Я отдал ей эту юбку.

Отец недоверчиво поднял глаза.

— Отдал ей то, что она хотела украсть?

— Да.

— Ты ее знаешь?

— Как сказать. Я видел ее раньше несколько раз.

— Проявляешь мягкосердечие в женских делах?

— Она была в отчаянии.

— Представляю себе. Ладно. Но такое не должно повториться.

— Хорошо.

— Почему ты рассказал мне об этом? Горм покраснел.

— Решил, что тебе надо знать правду. Ведь это всего-навсего тряпка.

— Для нас двоих, да. И пусть это останется между нами. Предприниматель не должен быть добреньким дурачком. Ты понял?

— Да.

Отец нервничал и смотрел на часы.

— Ну ладно, я сейчас еду в Индрефьорд, мне надо там кое-что уладить, — сказал он и завинтил крышку на ручке. — Передай маме, что я вернусь домой только в понедельник вечером.

Через мгновение он, уже в пальто, взялся за ручку двери.

— По-моему, сейчас, в январе, в Индрефьорде очень холодно, — заметил Горм.

— Передай только, что я вернусь в понедельник. — И отец скрылся за дверью.

Удивительно, что отец так спокойно отнесся к случаю с юбкой, как будто они были друзьями и у них была общая тайна. Однако он попросил, чтобы взамен Горм оказал ему услугу. Передал матери его слова.

Оставшись один, Горм сел в отцовское кресло и написал Руфи записку. Он решил положить ее вместе с юбкой и распорядиться, чтобы рассыльный отнес пакет по адресу. Щекочущее ожидание ее звонка смягчило другое, то, к чему раньше он не отнесся бы так легко. Отец забыл, что, когда он вернется из Индрефьорда, Горм уже уедет. Забыл попрощаться с ним.

Снимая и вешая в прихожей пальто, Горм сразу исполнил поручение отца. Мать как раз вышла из столовой и, потирая руки, сказала, что мороз выстудил весь дом.

— Он уехал в Индрефьорд.

Она опустила руки, глаза у нее забегали.

— Вот как.

— Он вернется в понедельник.

— К тому времени ты уже уедешь, — глухим голосом сказала она и отвернулась.

Горм был уже на лестнице, когда она снова спросила:

— Он сказал, с кем едет?

— Он поехал один.

— Он так сказал?

— Да, — решительно ответил Горм.

Уже у себя в комнате Горм вдруг подумал, что отец вообще ничего не сказал на этот счет. Он понял это только после вопроса матери. Но почему она спросила?

Он представил себе свое будущее после окончания Высшего торгового училища. В магазине, с отцом и его словами: «Предприниматель не должен быть добреньким дурачком. Ты понял?» Дома — с матерью.

Ему захотелось исчезнуть. Сию минуту исчезнуть. Он не хотел делать только то, чего от него ждут. Но чего же, собственно, хочет он сам? В состоянии ли он украсть хотя бы жалкую стельку?

Последние дни перед отъездом в Берген Горм никуда не уходил по вечерам, прислушиваясь к телефонным звонкам. И при всяком звонке он испытывал одно и то же разочарование: звонила не Руфь. Постепенно он убедил себя, что его письмо оскорбило ее. Наверное, она подумала, что он надеется что-то получить за свою юбку. И потому не звонит ему.

В последний вечер обманутые ожидания превратили дом в пустую скорлупу. Он пожелал матери «покойной ночи» и поднялся к себе. И наконец понял, в чем его ошибка. Он должен был сам отнести ей эту юбку. Тогда бы он увидел, как она отнеслась к его приглашению встретиться с ним. «Выпьем где-нибудь по чашечке кофе?» — мог бы он сказать.

Почему он так труслив и застенчив? Почему не в силах решиться даже на такой пустяк? Потому что это связано с ней? Или просто он так устроен?

Перед тем как лечь, он вспомнил вычитанные когда-то слова. Он подошел к книжной полке и стал листать наугад. Потом ему померещилось, что тогда было лето, и он, взяв «Песнь о красном рубине», начал читать с конца.