Георгий Шошмин - Возвращение в жизнь

С прояснившимся лицом, почти задыхаясь, он сделал слабый шаг. вперед. Едва приоткрыв губы, будто и ей не хватало воздуха, Ася тоже шагнула навстречу. Но запах водки испугал ее. Она отшатнулась, сомкнула губы и отворила дверь, пропуская Виктора к выходу...

Когда через полчаса он явился снова, она уже не пригласила его в комнату и разговаривала с ним стоя на крыльце.

Прошел теплый, недолгий дождь с радугой. Солнечные лучи блестели на мокрых ветвях и, смягченные легкими зеленоватыми тенями, косо падали на изменившееся Асино лицо — замкнутое, чужое, недоступное.

Она вынесла чемодан с вещами и протянула квитанцию:

— В мастерскую на углу я отдала починить твои туфли. Обещали сделать.

— Спасибо, — поблагодарил Виктор Дмитриевич, испытывая сегодня небывалую нежность. Потом тихо, уже заранее стыдясь своего вопроса, все же спросил: — А ордена, ноты и скрипка?

— Зачем тебе? Все равно сейчас же пропьешь. Пусть лучше останется пока мне, как память... И не на этот же костюм ордена... Когда ты станешь человеком — приди, и я сразу все отдам.

Больше он не посмел ничего спрашивать. Он взглянул на Асю, и уже не мог ни взять чемодана, ни заставить себя уйти. Никогда еще так ясно не видел он простой красоты ее лица. Никогда так сильно не чувствовал чистоту ее сердца. Он был полон сейчас самого искреннего раскаяния. Готов был уронить голову в Асины вздрагивающие руки, обещать все что угодно, и просить, просить прощения. Только прощения. А любовь он потом вернет, завоюет работой, заботливостью, всей своей жизнью.

Словно почувствовав, что может начаться ненужное объяснение, Ася спрятала руки за спину.

— Даже теперь, когда ты для меня совсем чужой, я честно желаю тебе одного — будь счастлив... И брось, Виктор, пить. Тогда, может быть, ты еще и сумеешь стать человеком.

Собрав последние силы, она отступила и медленно закрыла дверь, которая разделила ее и Виктора Дмитриевича: она осталась дома, а он — на улице...

Закрыв дверь, Ася вернулась в комнату. Горькая пустота, потерянность, бессилие — ни пошевелиться, ни встать.

Так прошло, должно быть, около часа. Из сада слышалось тихое трепетание листвы. Возились на ветках птицы. Из-за Невки, с Масляного луга на Елагином острове, наплывами доносилась музыка. Прасковья Степановна не тревожила дочь, притихла на кухне.

Подняв наконец голову, Ася заметила на пианино загнувшуюся салфетку. Подошла, поправила ее. Потом передумала и сняла. Убрала с пианино ноты. Аккуратно, перебирая обложки, сложила их в письменный стол. Между нотами попался лист с незаконченной весенней песней... как стаккато, звенит и звенит певучая капель... Допишет ли он теперь эту песню?..

Вошла Прасковья Степановна, обняла дочь. Они долго стояли молча, слушая шорох листвы и чьи-то шаркающие шаги по сырому песку под деревьями, боясь взглянуть друг на друга и что-нибудь сказать.

Первой заговорила Прасковья Степановна:

— Хотела дать ему денег, да побоялась — рассердишься... Ну почему он по-человечески, по-настоящему не попросил прощения? А я глаз с него не сводила, ожидала...

Вздрогнув, Ася сказала тихо, будто рассуждая сама с собой:

— Лучше бы уехал куда-нибудь. Не встречать его и не мучиться. — Она, как маленький ребенок, всем телом прижалась к матери, погладила ее волосы. — Не надо плакать, мама... Если узнаю, что он стал счастливым, я только порадуюсь... Трудный у нас сегодня день...

До этого дня, до самой последней минуты — даже до той минуты, когда он еще слушал прощальные Асины слова, — у Виктора Дмитриевича оставалась какая-то ничтожная, даже про себя не высказываемая надежда, что Ася все-таки простит его.

Но теперь, шагая с чемоданом, он понял: надеяться больше не на что. После увольнения из консерватории он потерял коллектив. Но была еще хоть одна зацепка — дом. Сегодня он окончательно лишился и дома. Вот что такое — оказаться за бортом. Одиночество. Один в таком шумном, таком многолюдном городе. Один, один, один — в жизни, во всем мире.

Ася теперь представлялась ему уже такой далекой и недосягаемой и от этого такой желанной, что о ней можно было только безнадежно мечтать.

А если уехать, перебороть себя, начать работать и вернуть себе все — честное место среди людей, человеческий облик, гордость, волю — и потом прийти к Асе?.. Но станет ли она ждать? Она — живой человек. А годы идут...

Попробовать все же уехать, и написать? Пусть она год, один лишь год подождет!

Но куда ехать?.. Не начать ли с самого трудного? На вокзале есть агент по вербовке рабочих. Прямо там и производится оформление документов... А как же музыка?