Георгий Шошмин - Возвращение в жизнь

Подождав, пока она пройдет мимо, он быстро зашагал дальше. Ему показалось, что он услышал неуверенно окликнувший его голос:

— Виктор Дмитриевич?..

Не оборачиваясь, сгорбившись еще сильнее, он, как затравленный, кинулся вперед, вскочил в первый же трамвай и поехал назад, к дяде Коле.

«Надо, надо что-то делать и начинать возвращаться к человеческой жизни», — проклиная свое малодушие, твердил он себе в этот день.

Весь вечер он просидел на крыльце. Стороной, над Сосновским парком, далеко растянувшимся по крутому песчаному взгорью, пролетали птицы. Они летели на юг, к теплу. В небе постепенно слабели последние отблески солнца. Тянуло запахом увядших трав и остывающей земли. Уже чувствовалась зябкая сырость осенних вечеров.

Несмотря на весь ужас бездомного существования, на вспыхнувшие было мысли о самоубийстве, у Виктора Дмитриевича еще сохранилась искорка жизни. Он сознавал, что думает правильно. Но сила привычки и безволие опустошали его. Оставалось лишь одно физическое стремление — жить. Но как жить?..

Раздумья завершились тем, что привычка опять подчинила себе все мысли, желания, чувства, порывы. Он убеждал себя, что надо предпринимать какие-то попытки для своего спасения, пока еще не совсем пришел конец. Но хорошие мысли так и оставались неисполненными.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Осень была, как назло, сырая, промозглая, с частыми дождями и такими плотными туманами, что не различался не только купол Казанского собора, но даже капители колонн, уходящих вершинами в молочный мрак. Трамваи переваливали через горбы мостов медленно, будто на ощупь. Над невидимыми проводами искрились влажные зеленоватые вспышки.

На Орловской улице, обрывавшейся почти у Сосновского парка, из-за низеньких заборов тянулись, как руки нищих, черные, мокрые ветви кустарников.

Виктор Дмитриевич уже и не пытался предпринимать что-нибудь для своего устройства. В таком виде — куда возьмут? С ног не снимались разорванные кое-где по швам, порыжелые туфли со сбитыми, искривленными каблуками — те самые, что Ася отдавала чинить. Под пьяную руку раздобрившись, дядя Коля слазил на чердак и в ворохе тряпья раскопал тоненькое, латанное-перелатанное пальто с дырявыми карманами, обшитыми поверху кусочками синего засаленного сатина. На голове Виктора Дмитриевича красовалась где-то раздобытая Брыкиным артиллерийская фуражка с поломанным и скрепленным суровыми нитками лакированным козырьком.

От дяди Коли Виктор Дмитриевич выходил рано. В утреннем тумане слышался невнятный шорох. Мягко опадала с ветвей осенняя капель. К подошвам налипала сырая, тяжелая листва. Идти было трудно. Быстрее бы добраться до рынка — да в буфет. Все равно жизнь дала трещину. К зиме как-нибудь все уладится.

Почти никогда не имея ни копейки, Виктор Дмитриевич завидовал Брыкину, — по утрам Валентин имел постоянную работу: помогал Яше в буфете снимать ставни, выносить мусор, и за это получал первый утренний стакан водки — предмет зависти всех пьянчужек.

Отыскивая как-то приятеля и приметив его в рыночной толпе, Виктор Дмитриевич окликнул:

— Брыкин!

Валентин не оглянулся.

— Кирюха! — снова крикнул Виктор Дмитриевич, и Валентин тотчас повернул голову на этот привычный для него зов.

Брыкин совершенно спился, все стали называть его насмешливым прозвищем — Кирюха, образовавшимся от жаргонного слова «кирять» — выпить. Брыкин теперь не только не обижался на прозвище, но даже и сам будто забывал свою настоящую фамилию.

Встречаясь с Виктором Дмитриевичем, он каждый раз носился с какой-нибудь новой идеей.

— Видишь, торгуют лавровым листиком? Давай перебьем у них все дело с этим миллионным листиком!

Подошел Жора.

— Ну, что решает военный совет в Филях? — спросил он, посмеиваясь. Быстрый взгляд его скользнул по приятелям.

Брыкин показал на торговцев.

— А-а, предприимчивые дети солнца! — проговорил Жора, доставая папиросы. — Спекулируют дарами природы. — Он закурил, снова посмотрел на торговцев. — А что думает командующий артиллерией? — с шутливо-почтительным видом, добродушно обратился Жора к Виктору Дмитриевичу. Он поправил ему артиллерийскую фуражку с поломанным козырьком. — Так изящнее будет... А я думаю, что нашему маршалу надо бы хоть на коленях проползти через весь город, но выпросить у жены прощения. В одном веселом кабаре я слышал, как маэстро играет. Мне бы такой талант!.. Умный человек сказал: кто пропивает свой талант, тот общественный преступник, А наш маэстро уже совсем почернел от водки...