Георгий Шошмин - Возвращение в жизнь

Оправившись от волнения, Силантьев пожал Виктору Дмитриевичу руку и улыбнулся, глядя в его повлажневшие глаза:

— Не надо так... Друзья — с вами... Я верю, что мы еще услышим вас в концертах...

После свидания Виктор Дмитриевич попросил Мещерякова продолжать лечение.

Каждый раз, перед тем как дать водку, Алексей Тихонович спрашивал:

— Не отказываетесь?

С тоской думая о предстоящих мучениях, Виктор Дмитриевич все-таки отвечал:

— Нет... надо продолжать...

Как обычно, в восемь часов утра, дежурная сестра принесла порошок тиурама. Предстоял четырнадцатый — предпоследний — прием водки.

Приняв через несколько часов водку, Виктор Дмитриевич минут десять чувствовал себя нормально. Мещеряков следил за его пульсом. Пульс равномерный, хорошего наполнения и напряжения.

На восьмой минуте Беликова отметила, что у больного началась все время усиливающаяся тяжелая вегетативная сосудистая реакция.

Кровь обильно приливала к лицу. Виктор Дмитриевич поднял глаза. По стене — черные полосы. Наверно от оконных переплетов. На улице — солнце. Как душно и жарко!.. В конце жаркого летнего дня, когда солнце уже скатывается к крыше Мраморного дворца, на асфальтовой дороге между Марсовым полем и Лебяжьей канавкой тоже ложатся параллельные, через равные промежутки, черные узкие полосы — тени от деревьев. Соединить эти полосы по пять вместе — и получится нотный стан.

Лицо Виктора Дмитриевича начало покрываться красными пятнами с резко очерченными границами. Постепенно пятна распространялись с лица на грудь, захватили верхний плечевой пояс, спину до самой поясницы и даже руки. Такой сильной гиперемии не было еще ни при одной реакции. Это насторожило Мещерякова. Он измерил кровяное давление, посчитал уже начавший скакать, учащающийся пульс, Виктор Дмитриевич стал излишне, назойливо говорлив, как при легком опьянении.

— Если бы знали, Алексей Тихонович, какое доброе сердце у моей жены. Жаль, вы никогда не видели ее...

Он прикрыл глаза. Мысленно прошел по Крестовскому... Ася стояла под белым раскидистым тополем около дома, У старого высокого дерева верхние ветви были очень толстыми, сильными, с черными поперечными прожилками, как у березы... Почему это запомнилось? Он же никогда специально не присматривался к дереву. Вероятно, память хранит тысячи таких заметок. Они обычно неведомы нам. Они обнаруживаются в какие-то самые критические минуты, и становится радостно, что, оказывается, помнишь такие волнующие подробности. Они вдруг воссоздают всю твою жизнь в такой яви, что слышишь шелест листвы, дыхание ветра, ощущаешь теплоту дорогих рук.

Мещеряков все время спрашивал:

— Как чувствуете себя?.. Говорите... Говорите все о своем самочувствии...

— Потеют ладони, — в смятении, быстро сменившем возбужденность, отвечал Виктор Дмитриевич. Ему вдруг стало чего-то страшно. — Сухо во рту... Боли в затылке...

— Как чувствуете себя? — Мещеряков наклонился к нему.

— Сдавливает виски. — Виктор Дмитриевич отстранился от врача, отвернул голову. Это удалось ему с трудом. Слабое тело плохо повиновалось. Силы шли на убыль. Росло пугающее сознание своей немощи. — Поташнивает... Болит голова... Очень болит...

— Говорите, говорите...

— Мне тяжело, — глухо сказал Виктор Дмитриевич. — Алексей Тихонович, я не умру? — спросил он, боязливо озираясь на всех, стоявших около кровати. — Я очень виноват перед Асей... и перед товарищами — они предупреждали меня...

Он хотел еще что-то сказать, но не смог. Начинало теряться зримое восприятие окружающего, словно он входил в густой вечерний туман. Все обволакивалось вязкой, влажной серостью.

Не снимая пальцев с кисти Виктора Дмитриевича, Мещеряков считал пульс — 110... 120... Ритмичный, хорошего наполнения и напряжения... 128... 132... Счет нарастал очень быстро... 138... 140... 146...

Анна Андреевна и Беликова переглянулись. Алексей Тихонович чуть побледнел, прошептал:

— Сто пятьдесят четыре...

И с опасением подумал: «Не слишком ли много водки дали сегодня Новикову?.. Какой большой опыт нужен для проведения такого лечения».

Беликова записала: «Наступило резкое затруднение дыхания. Речевое и двигательное беспокойство».

Виктор Дмитриевич метался. Исступленно закричал и стих.

Моментами мысли его совсем прояснялись, но он не понимал, что происходит с ним. Охватывал мгновенный страх — неужели смерть? Внезапно страх рождал небывалые жизненные силы. Только бы выжить. Только бы выжить. Выжить, выжить! И тогда-то уж все будет хорошо! Тогда все зазвучит бетховенской мощью ликующего торжества жизни...