Георгий Шошмин - Возвращение в жизнь

В историю болезни Алексей Тихонович записал: «Об особенностях лечения и возможных тяжелых последствиях больной предупрежден». И тут же подумал: «Разве это снимет с меня ответственность, если что-нибудь случится? Не официальную, а человеческую ответственность?» Но эти мысли не были признаком трусости. Надо еще и еще раз проверить все, подготовить, тщательно обдумать.

Мещеряков сообщил Новикову, что все вопросы, связанные с оставлением его на работе в больнице, уже решены. О будущем беспокоиться сейчас не надо — оно устроено. Думать только о лечении. К музыке можно будет вернуться лишь через труд. А сначала— надо вернуться в жизнь.

Виктор Дмитриевич готов был на любые испытания. Согласие на лечение он дал с радостью. Что трудности предстоящего курса, когда решается вопрос всей жизни! Быстрее начинайте!..

Во время лечения Виктор Дмитриевич не выходил из отделения и наступление осени заметил по тому, как у больных появились в книгах вместо закладок желтые листья.

Подошел день, когда после утреннего приема порошка через несколько часов дали водку.

Наступило удивительное и страшное удушье, одышка, пульс до ста двадцати. Потом — сонное состояние, головная боль. Так длилось до самого ужина.

Сильное физическое и нравственное впечатление от испытанного действовало подавляюще. Остался неисчезающий страх. И это пришлось претерпеть от тридцати граммов? Чтобы еще когда-нибудь взять в рот водку? Но водку предстояло брать в рот еще много дней, до самого окончания курса...

В следующий раз, как только Мещеряков вошел в палату, держа в руках широкогорлую мензурку, похожую на маленькую стопку с налитой водкой, Виктор Дмитриевич весь напрягся. Опять пить?.. Врач подал ему мензурку. Он отпил глоток и тотчас же сплюнул:

— Не могу.

— Пейте.

— Не могу.

— Заставите в рот вам вливать?.. Анна Андреевна!..

Закрыв глаза, Виктор Дмитриевич прервал дыхание, через силу выпил — как яд... И опять — мучения, страх, боль.

Придя в себя, он заявил врачу:

— Я и так пить не буду, без этого лечения... Или давайте один порошок, без водки... Не могу, не могу!

— Отказываетесь от лечения?

— Да... Я не в силах вынести его...

Воскресенья Виктор Дмитриевич не любил. Бесконечный день. До самого вечера идут и идут на свидания родственники и друзья больных. От чужой радости горче казалось собственное одиночество.

Он не нуждался в подарках, больничного питания ему хватало. Без конфет и апельсинов прожить можно. Но трудно прожить без близкого человека. Он испытывал заботу о себе многих людей, но все-таки эти люди — при всей их доброте и сердечности — были для него конечно же чужими людьми, вошедшими в его жизнь уже только после того, как он попал в больницу.

Забравшись на диван, Виктор Дмитриевич в это воскресенье читал, откладывал книгу, задумывался, снова пытался читать, смотрел в окно. Там — серая, вязкая пустота нудного, туманного дня.

Чувство одиночества, подкрадывавшееся каждое воскресенье, сегодня усиливалось еще тем, что Леля не приходила больше в отделение, а без нее — все казалось пустым и скучным. Мучила еще и мысль, что нехорошо было отказываться от лечения. Алексей Тихонович хочет помочь, делает все, а он сам же губит свое будущее, о котором столько думается. Может быть, попросить врача продолжить курс? Но от этого шага удерживали страхи перед новыми мучениями и самолюбие.

Занятый этими мыслями, он не обращал внимания на окружающее. Все проходило мимо внимания. Он даже не воспринял сразу, что это относится именно к нему, когда Анна Андреевна открыла дверь из посетительской комнаты и крикнула:

— Новиков, Виктор Дмитриевич! На свидание!

Он продолжал сидеть. Непонимающе взглянул на старшую сестру. Анна Андреевна подбежала, потянула его за руку:

— Идемте, идемте. К вам гости...

Все еще не веря, он вышел вслед за ней в посетительскую и увидел Веру Георгиевну и старого профессора Силантьева. Остановился, зачем-то раскрыл и снова запахнул халат. Пальцы мелко-мелко дрожали.

Гости первыми шагнули навстречу ему. Тогда и он бросился вперед, схватил руку Веры Георгиевны. Долго и молча жал ее. Слова путались.

Тронув его за плечо, Силантьев отвернулся:

— Ну не надо, Виктор Дмитриевич... Давайте сядем.

Они все сели. Силантьев передал пакет:

— Масло, печенье, конфеты, папиросы... Вы скажите, что надо, не стесняйтесь...

Открывая и закрывая замочек сумочки, Вера Георгиевна присматривалась к Виктору Дмитриевичу. Взволнованный, с нескрываемой радостью на лице, он был сейчас почти такой же, каким она знала его в хорошие годы.