Сергей Каледин - Шабашка Глеба Богдышева

— Двое, — маскируя радость, спокойно ответил Васька.

— Пьют? — женщина взглянула на Кареева.

— Этот — нет, — Кареев отвернулся с безразличным видом.

Женщина взглянула на часы, потом — на Ваську.

— К двенадцати подойдете к прорабской. — И снова обернулась к Карееву: — Так чего я тебе?..

— Марья Ивановна! — крикнул внутрь дворика Глеб. — Тетя Маня!

Приземистый домик косо сидел в узком палисаднике, дувальчиком отгороженный от улицы. Перед домом пестрые куры клевали землю.

— Нет Мани… Может, в магазине?..

Они вошли во двор. Куры прыгнули в разные стороны, взъерошив низкую пыль.

Дверь была без замка. Глеб для порядка постучал и со скрипом подал ее внутрь. В сарайчике справа завозилась свинка. Они сняли рюкзаки. Ружье Глеб поставил в угол.

— Егорыч! Гости! Дверь в комнату была приоткрыта: в распахе виднелась часть дивана и зашевелившееся на нем красное одеяло.

— Егорыч!

Угол одеяла сполз на пол.

— Кого?.. — замученно донеслось с дивана.

В комнате моргали кошачьи глаза — ходики. Вплотную с диваном, возле руки Егорыча стояла табуретка, на табуретке в стакане, прикрытом блюдцем, плавали темные ягоды.

— Егорыч, ты живой?! Как летать — он живой, гостей встречать — нету… Хозяйка-то где? — Глеб сел на диван в ноги к Егорычу, подобрав сползший угол одеяла.

Остальные растерянно стояли.

— …микстурой… в лаборатории кх, кх… — закряхтел живой Егорыч.

Егорыч был такой же, как до падения, целый с вида, только рот чуть перекошен: в несмыкающемся правом углу виднелись желтые зубы.

— Туда, кх, давай… — он шевельнул головой за спину, — сесть.

Глеб бережно за плечи вытянул легкого — даже со стороны видно: легкого — Егорыча из-под одеяла и примял подушку ему за спину.

— За-закурить дай… Некуреный, чего говоришь-то кх… со вчера…

Глеб вынул «Приму».

— Полегче чего…

Юля достал с фильтром. Слабыми руками Егорыч взял длинную сигарету и неуверенно вставил в незнакомый рот.

— Запугался? — спросил он Юлю, — кх… скривило… вот…

— Пройдет, Егорыч. Отпустит постепенно. — Глеб поднес ему спичку. — А мы тебе, это… презент несем…

— Кого?.. Кх… — Выплюнул Егорыч дым.

— Гостинец, говорю… — Глеб взял стакан с табуретки. — В шифоньере чашки возьму, ага?

— Бери, кх… Третий раз летаю, кх, кх… Еще жив…

Странное дело! Глеб легко, как с нормальным, общался с Егорычем, будто и не он вчера уверял, что Егорыча нет уже на этом свете. Остальные неловко молчали, зажатые брезгливой жалостью.

— А Юлька-то, кх, кх, говорю, запугался, — Егорыч попробовал улыбнуться. — Не боись, кх, кх…

Юля сидел бледный и глядел в пол. Глеб нашел чашки и по-хозяйски разливал водку.

— Давай я тебя попою, Егорыч… Икрой мягкой закусай временно. Икра-то у кого? Билов, в блюдечко ее вынь…

Билов вынул из рюкзака баклажанную икру.

— Когда в Москву-то прилетишь, Егорыч?.. В январе не приезжай, в январе я окуней буду удить на морошку… Духу набери и постепенно… — Одной рукой Глеб поддерживал Егорыча за спину, трясущуюся от мелкого сухого кашля, другой — помогал вялой его руке совладать со стаканом. — О-о… Вот так… Держи ее временно. Ну, будь здоров, Егорыч! — Глеб выпил. — Забыл! Икорки-то?..

— Не-е, кх… — Егорыч отвел слабую руку со стаканом в сторону.

Глеб подхватил стакан.

— Чего врач сказал? Рентген делали?

— Светили… донизу, кх… ребра поломаты… Врач, легкое, кх… сказал, воспаление будет…

— Легких, — поправил Глеб.

— Ага, — легкое… И после желудка, кх… желудка там, надорвалось, говорит… После желудка… Тычу туда… вроде, кх… кость лишняя. Ткни-ка…

— Чего ее тыкать, там лишних нет. Тебе, Егорыч, надо, это… грудь обмотать, чтоб ребра состыковались…

— Маня уж… замотала… Простыню раскурочила… Третий раз летаю, чего говоришь-то, все не до смерти, кх…. Маня под расписку из больницы вынула.

— Я, Егорыч, тоже чуть не подох один раз временно: ну, я выпиваю, так… — Глеб неопределенно помахал рукой, показывая «как», — а маме моей старой не нравится. Так она решила меня отучить. Подсыпала в суп антабусу — яду специального — от пьянки и мне не сказала. Я в Печатников переулок пива попить пошел и там чуть не вырубился. Меня «скорая» забрала. Еле оклемался. Дома матери говорю: чего ж ты, мол, мне не сказала. Подох бы — тебя бы посадили. А она: Тарас Бульба вон совсем парня своего убил, и то ничего…

Егорыч усмехнулся и закашлялся.

— Мы, Егорыч, поедем сейчас… — под Глеба бодро начал Васька.