Ольга Токарчук: Веди свой плуг над костями мертвых

Но сейчас, когда я посмотрела на Суку, мне в голову сразу пришло человеческое имя — Марыся. Может, из-за сиротки, которая была такая же бедная-несчастная.

— А она случайно не зовется Марысей? — спросила я.

— Возможно, — ответил тот. — Да, пожалуй, что да. Ее зовут Марыся.

Похожим образом появилось и прозвище Большой Ступни. Это было несложно, пришло само, когда я увидела его следы на снегу. Матога сначала говорил на него «Мохнатый», но затем принял от меня «Большую Ступню». Это лишь означает, что я придумала для него правильное имя.

К сожалению, сама себе я не могла выбрать ни одного нормального имени. Считаю, что то, которое значится в документах, мне ужасно не подходит и обижает меня — Янина. Думаю, на самом деле меня должны звать Эмилия или Иоанна. Иногда думаю, это должно быть что-то вроде Ирмтруд. Или Божигнева. Или Навоя.

Матога же как огня избегает обращаться ко мне по имени. Это тоже что-то да значит. Всегда как-то так у него получается, что он сразу говорит мне «ты».

— Подождешь со мной, пока они приедут? — спросил сосед.

— Конечно, — охотно согласилась я и осознала, что не смогла бы назвать его Матогой. Близкие соседи не нуждаются в именах, чтобы общаться друг с другом. Когда я прохожу его дом и вижу, как он пропалывает огород, мне не нужно его имя, чтобы поздороваться. Это особый вид близости.

Наш поселок — это несколько домов, которые стоят на Плоскогорье, в стороне от остального мира. Плоскогорье — дальний геологический родственник Столовых гор, их неблизкое будущее. До войны наше поселение называлось Люфтцуг, то есть Сквозняк, сейчас осталось разве что неофициальное Люфтцуг, потому официального названия нет. На карте видно только дорогу и несколько домов, никаких букв. Здесь всегда дует ветер, массы воздуха перекатываются через горы с запада на восток, из Чехии к нам. Зимой ветер становится резкий и свистящий; завывает в каминах. Летом зарывается в листья и шуршит, здесь никогда не бывает тихо. Многие люди могут себе позволить иметь один дом в городе, круглогодичный, официальный, а второй — такой легкомысленный, детский — в селе. Именно так эти дома и выглядят, по-детски. Небольшие, приземистые, с крутыми крышами и маленькими окошками. Все построены перед войной и все расположены одинаково: длинными стенами на восток и запад, одной короткой на юг, и второй, к которой прилегает сарай — на север. Только дом Писательницы немного отличается эксцентричностью. К нему со всех сторон достроены террасы и балконы.

Оно и не удивительно, что люди покидают Плоскогорье зимой. Здесь трудно жить с октября по апрель, и я об этом хорошо знаю. Ежегодно здесь лежит глубокий снег, а ветер старательно вырезает из него сугробы и дюны. В результате последних климатических изменений потеплело везде, только не у нас на Плоскогорье. Напротив, особенно в феврале, снега стало больше, и держится он дольше. Мороз часто доходит до двадцати градусов, а зима полностью заканчивается в апреле. Дорога неважная, мороз и снег уничтожают то, что пытается отремонтировать волость со своими скромными финансовыми возможностями. До асфальта приходится ехать четыре километра ухабистым проселком, но все равно там, внизу, нечего делать — автобус до Кудовы уезжает утром и возвращается после обеда. Летом, когда у немногочисленных местных бледных детей наступают каникулы, автобусы не ездят вовсе. В селе есть дорога, которая незаметно, словно волшебная палочка, превращает его в пригород небольшого городка. При желании, по этой дороге можно добраться до Вроцлава или Чехии.

Однако находятся такие, кого все это устраивает. Можно было бы выдвинуть немало Гипотез, если бы пришлось исследовать, почему. Психология и социология способны многое подсказать, но меня эта тема совершенно не волнует.

Например, я и Матога мужественно сопротивляемся зиме. На самом деле, это не совсем точное определение — «сопротивляемся»; мы скорее воинственно выпячиваем нижнюю челюсть, как эти мужчины на мостике в селе. Если их зацепить каким-нибудь нехорошим словом, они отлаиваются задиристо: «Ну что? Ну что?». В определенном смысле, мы тоже цепляем зиму, но она с нами не считается — так же, как и остальной мир. Старые эксцентрики. Хиппи божьей милостью.

Зима бережно окутывает все вокруг белой ватой, сокращает день так, что когда опрометчиво засидишься ночью, можно проснуться в Сумерках на следующий день. Признаюсь, такое все чаще случается со мной с прошлого года. Небо здесь висит темное и низкое, словно грязный экран, на котором продолжаются непрерывные битвы облаков. Именно для того и стоят наши дома — чтобы защищать нас от этого неба, иначе оно проникло бы внутрь наших тел, где, словно маленький стеклянный шарик, находится Душа. Если она вообще существует.