Ольга Токарчук - Веди свой плуг над костями мертвых

Мы стояли с Матогой в холодной, сырой комнате, в морозной пустоте, воцарившейся в этот неопределенный серый час, и я подумала: то, что оставляет тело, уносит с собой кусок мира, и каким бы оно ни было, хорошим или плохим, грешным или непорочным, оно оставляет после себя большое ничто.

Я посмотрела в окно. Светало, и постепенно эту пустоту стали заполнять ленивые снежинки. Они падали медленно, танцуя в воздухе и кружась вокруг своей оси, как перья.

Большая Ступня уже отошел, поэтому сложно было испытывать к нему какое-либо сожаление или обиду. Осталось тело, мертвое, облеченное в костюм. Сейчас он казался спокойным и довольным, как будто дух радовался, что наконец освободился из материи, а материя радовалась, что наконец избавилась от духа. В течение этого короткого времени произошел метафизический развод. Конец.

Мы сели у открытой двери кухни, и Матога протянул руку к початой бутылке водки, стоявшей на столе. Нашел чистую рюмку и налил, сначала мне, потом себе. Через заснеженные окна медленно слоился рассвет, молочный, как больничные лампочки, и в этом свете я заметила, что сосед небрит, а его щетина такая же седая, как мои волосы; что его полосатая застиранная пижама выбилась из-под кожуха, а кожух испачкан всеми возможными видами пятен.

Я выпила большую рюмку водки, которая согрела меня изнутри.

— Думаю, мы выполнили свой долг по отношению к нему. Потому что кто бы еще это сделал? — говорил Матога, обращаясь скорее к себе, чем ко мне. — Он был маленьким, жалким сукиным сыном, ну и что?

Налил себе следующую рюмку и выпил ее залпом, а потом вздрогнул с отвращением. Было заметно, что он не привык пить.

— Пойду позвоню, — сказал он и вышел. Мне показалось, что его стошнило.

Я встала и начала присматриваться к этому ужасному беспорядку. Надеялась, что отыщу где-нибудь паспорт с датой рождения Большой Ступни. Мне хотелось знать, проверить его Счета.

На столе, застеленном истертым клеенкой, стояла гусятница с печеными кусками какого-то Животного, в кастрюле рядом, покрытый слоем белого жира, застыл борщ. Кусок, отрезанный от хлеба, масло в бумажке. На старом линолеуме валялось еще несколько костей, которые упали со стола вместе с тарелкой, так же, как стакан и кусочки печенья. Все это было раздавлено и втоптано в грязный пол.

И вдруг на подоконнике, на жестяном подносе, я увидела то, что мой мозг, защищаясь от увиденного, распознал только через несколько минут: это была ровно отрезанная голова косули. Рядом лежали четыре ножки. Полуоткрытые глаза все время чутко наблюдали за нашими действиями.

О да, это была одна из этих изголодавшихся Панночек, которые доверчиво позволяют увлечь себя зимой мёрзлыми яблоками, и которые, попав в ловушку, умирают в муках, задушенные проволокой.

Когда я медленно представила, что здесь произошло, воспроизводя минуту за минутой, меня охватил Ужас. Он поймал Косулю в капкан, убил, а тело разорвал, зажарил и съел. Одно Существо поедало другое, в тишине, Ночью, молча. Никто не протестовал, гром не раздался с небес. И все-таки Кара пала на демона, хотя смертью не управляла ничья десница.

Быстро, дрожащими руками, я собирала объедки, маленькие косточки, в одно место, в кучку, чтобы позже их похоронить. Нашла старый целлофановый пакет и туда их складывала, эти косточки, одну за другой, в этот полиэтиленовый саван. И голову тоже осторожно положила в пакет.

Мне настолько хотелось узнать дату рождения Большой Ступни, что я начала нервно искать его паспорт — на буфете, среди бумаг, листов календаря и газет, затем в ящиках; там в сельских домах держат документы. Там он и был — в потрепанной зеленой обложке, наверное, уже и недействительный. На фотографии Большой Ступне было лет двадцать, продолговатое, асимметричное лицо и прищуренные глаза. Он не был красив даже тогда. Огрызком карандаша я переписала дату и место рождения. Большая Ступня родился 21 декабря 1950 года. Здесь.

Должна добавить, в этом ящике было еще кое-что: пачка фотографий, совсем свежих, цветных. Я быстро пересмотрела их, и одна привлекла мое внимание.

Посмотрела вблизи и уже хотела ее отложить. Долго не могла понять, что я вижу. Вдруг воцарилась тишина, а я оказалась как раз в ее эпицентре. Смотрела. Мое тело напряглось, я была готова к борьбе. В голове вскипел шум, в ушах нарастал зловещий гул, гомон, будто из-за горизонта наступала многотысячная армия — голоса, звон железа, скрип колес, все вдали. Гнев приводит к тому, что ум становится четким и проницательным, можно больше увидеть. Он вытесняет другие эмоции и господствует над телом. Нет сомнения, что в Гневе рождается любая мудрость, так как Гнев способен преодолеть любые границы.