Васіль Быкаў - Поўны збор твораў у чатырнаццаці тамах. Том 9

Стар. 262. — Васюков, пойди-ка Овсеева подмени. Пусть каши поет. — Папраўлена: «Глечик, надо Филина проведать. Каши отнести. Слышь?»

Стар. 262. Но не успел еще Васюков встать, как его опередил Пшеничный.

— Я пойду. А он пусть меня сменит.

— Ну, давай ты.

Пшеничный быстро собрался и вылез в дверь. В будку вошел озябший Овсеев. — Адсутнічае, зроблена машынапісная ўклейка з рукапіснымі ўстаўкамі: «Но не успел Глечик встать, как рядом вскочил Пшеничный.

— Я отнесу.

— Хе, — сказал Свист. — Доверь козлу капусту. Еще слопает.

— Не слопаю. Не такой как ты. По чужим сидорам лазать.

— Давай, ладно. Посмотри, как он там. Если что — подменишь.

Пшеничный быстро собрался, Карпенко старательно отложил в его котелок каши, и боец вылез в дверь. В будку заглянул Овсеев».

Стар. 262. Каши вот тебе оставили. — Далей дапісана: «А ты, Глечик, на пост».

Стар. 263. — А ты, Васюков?

— Не знаю, товарищ старшина. — Выкраслена.

Стар. 263. — Да, выходит, в меньшинстве мое мнение. — Папраўлена: «Да, выходит, ненадежное дело».

Стар. 263. — Пшеничный, ну как?

— Тихо пока.

— Ну смотри! На рассвете стучи подъем.

— Сделаю… — Папраўлена:

«— Глечик, ну как?

— Тихо пока.

— Ну смотри! К рассвету Свист сменит.

— Есть, товарищ старшина».

Стар. 265. — Чего не спишь? — Дапісана: «— Сменился? Чего не спишь?».

Стар. 265. Когда дверь за старшиной закрылась, Пшеничный, зло оглянувшись на нее, просипел:

— Я вам постучу подъем!

[…] Сторожка едва белела вдали, впереди никого больше не было. — Адсутнічае, зроблена машынапісная ўклейка: «Начинает светать. Свежими лужами отсвечивает дорога, по которой быстро идет Пшеничный. Временами он замедляет шаг и выедает из котелка остатки каши. Пустой котелок не бросил, пристегнул к поясному ремню. Иногда он оглядывается назад и что-то бормочет про себя — раздраженное и злое.

Так он прошел мимо двух берез на обочине, посмотрел в сторону окопчика Филина. Но Филин его не интересовал больше. Сзади едва белела в сумерках сторожка на переезде, больше нигде никого не было».

Стар. 265. Потом достал… — Папраўлена і дапісана: «Съеденная каша только разожгла аппетит, и он [достал]».

Стар. 265. …поглядывая по сторонам. — Далей зроблена машынапісная ўклейка: «— Думаете, Пшеничный такой дурак, чтобы погибать ни за что? Пусть дураки гибнут. А я еще поживу. Я еще с вами сквитаюсь! А то — мурло, подкулачник! И — погибай. Пошли вы к… Свою судьбу я сам выберу. Авось умнее, чем вы».

Стар. 269. — Пшеничный! Ну ж, гадина!.. […] […]

— Нет, менять не будем. — Адсутнічае, зроблена машынапісная ўклейка:

«— Молодец Филин. Но где же Пшеничный?

— Пшеничный не возвращался.

— А где тогда он?

— А перебег к немцам, — сказал Свист. — Давно примеривался.

— Неужели перебег?

— Перебег, факт, — сказал Свист.

— Жаль, проворонили. Теперь он…

— Теперь он нас и продаст всех, — сказал Овсеев.

— Это он могеть, — невесело согласился Карпенко.

— Так что надо менять позицию, — предложил Овсеев.

— Нет, позицию менять не станем».

Стар. 271. Но и пулемет пригодится. — Папраўлена: «Но пулемет важнее».

Стар. 272. За этим занятием и застал его подошедший Овсеев. […] Поняв, что за ним никто не смотрит, он боком прошел в крайнюю ячейку Пшеничного, дальше скрытого хода не было, и он выглянул над картофельным полем, изучая дорогу к лесу. — Увесь фрагмент закрэслены.

Стар. 275. Тот не шевельнулся, тогда он приподнял его и позвал Овсеева:

— Овсеев!

[…] Немцы уходили за березы в сторону деревни. — Адсутнічае, зроблена машынапісная ўклейка: «Из-за поворота траншеи появился Овсеев. Его побледневшее лицо выражало испуг и озабоченность.

— Глечик, ты слышь! Глечик!

Глечик непонимающе посмотрел на него.

— Слышь, решайся! Решайся, говорю, пока не поздно.

— Что — решайся?

— Смываться! Давай по очереди. Один прикрывает, другой бежит. Пока не поздно…

Глечик ровнее сел у ног старшины.

— Не можно.

— Дурак! Не можно… Ты что — не понимаешь?..

— Нет, я понимаю… Но нельзя. Солнце еще высоко.

— Черт с ним, с солнцем! Через полчаса нам копец будет. Что мы сможем, вдвоем?

— Нельзя. Ведь приказ.

— Ну и что? Подумаешь, приказ! Что тут судьба всей войны решается? Задрыпанный переезд…

— А может и решается. Кто знает?

— А пошел ты!

Овсеев махнул рукой и бросился вдоль по траншее. В конце ее он тихонько выглянул в сторону немцев, потом посмотрел через тыльный бруствер в поле. Поблизости никого не было, и он с винтовкой в руке вскарабкался на бруствер.