Ира Николаева - Лихое времечко

Кованый сундук пиратский —
мелочей не перечесть,
но ласкают взор – пиастры,
прошлого добыча здесь.

Руки с перстнем – тот старинный,
докоснутся до монет,
память путь осветит длинный —
грабежи и блеск побед.

Звон жестокий, полон злобы,
кровь на пальцах запеклась,
взгляд и хмурый и суровый —
покорила злата власть.

Пират – бродяга волн бескрайних,
морей религия седая,
он в океане гость случайный,
все рыщет, отрекшись от рая.
Веселый Роджер черно реет,
пугая черепом с костями,
на море страх и хаос сея,
он беспощаден злыми днями.
Пират тот не боится бури,
он вступит с ней в неравный бой,
не страшен визг летящей пули
и сабли скрежет озорной.
Он полон мужества и злобы,
как истый волк шумных морей,
добычу увезет в берлогу,
на берега чужих земель.
Смерть и расплата не пугают,
он сложит голову в петле,
на виселице, прям на рее,
окончит дни, молясь волне.

Как по морю, да с волнами, бела
лодочка плыла,
а на ней с багром, с сетями, шла
рыбацкая семья,
косяки и вереницы рыбок плещутся
вокруг,
загораются зарницы, ну а отдых —
недосуг.

Батя с взрослыми сынами тянут сети,
кто гребет,
море плещет валунами, рыба тьмой
сплошной идет,
удался улов на славу, будет ужин и обед,
гордость рыбаков по праву, на базар
свезти не грех.

Спокойно дремлет Посейдон,
пучину моря охраняя,
безбрежной гладью его дом
полнится жителями рая.
Играют рыбки на волнах,
беспечно плещутся дельфины,
свернулись тихо на ступнях
коньки морские в хлопьях тины.
Плывут хрустальные медузы
у его спящей головы,
все описать не хватит прозы,
и недостаточны стихи.
Пучина дремлет лишь до срока,
пока не встрепенется царь,
взмахнет жезлом и ненароком
разбудит океана даль.

Взвился смерчем, ураганом
ветр полуденных миров,
воет громко, воет рьяно,
разрушая жизни кров.
Закружит воронкой дикой,
вырвет с корнем дерева,
то небесное зло – лихо,
знать, природная беда.
Звери леса, дух почуяв,
мчатся по дорогам прочь,
ветер, воздухом волнуя,
будет веять во всю мочь.
В море кружатся невзгоды,
он поднимет не спросясь
горным валом черны воды —
шторма гибельную вязь.

Светит месяц, лик хрустальный,
улыбается сквозь мглу,
цвет опала зазеркальный
и усмешка губ в углу.

Ведьмочка не спит, томится,
месяц полночный корит,
вот бы ей крылатой птицей
долететь до тех ланит.

В поцелуе жарком слиться,
что б во тьме – лишь силуэт,
краской – ведьмочка-девица,
рядом – месяц-оберег.

Что б вокруг того опала
всё б кружила да вилась,
грустно ведьмочка вздыхала —
не летала ж отродясь.

В лесной чащобе на метле
меж древов ведьмочка летает,
на вольной воле в ремесле
своем волшебном промышляет.
По лесу ищет приключений,
ворует звезды в небесах,
из них надергает камений,
потом попляшет на углях.
Скликает ведьмочек-подружек,
на речке с ними голышом
поднимут сотню винных кружек
под лунным желтым огоньком.

Прутик к прутику сложила
да взмахнула помелом,
ведьма ставенки раскрыла,
к небу прикоснулась лбом.

Луч от месяца ласкает,
освещается лицо,
ведьма, след свой заметая,
упорхнула сквозь окно.

Струи ветра треплют косы,
платье облегает стан,
ну и черт, что без причесок,
что разорван сарафан.

Ведьма мчится над лесами,
хохот, игрище, азарт,
черти с рожками, хвостами,
с посвистом во след визжат.

Притомилась ведьма что-то,
полетела почивать,
чертик к ней подкрался скоком,
спрятал уши под кровать.

До утра ее баюкал,
все повизгивал, чихал,
целовал с почтеньем руку,
да гнусаво запевал.

С той поры, как месяц глянет,
ведьма с чертиком вдвоем,
поднебесными ночами
неразлучны даже сном.

Колдует ведьма над котлами,
в них взвары ядовитых трав,
перчинки сыпет с пауками,
тарантулами пыльный прах.