Анатолий Софронов - Все это было на войне

Кипел лесной гранатный темный бой.
Штыки мелькали, узкие кинжалы.
От дерева до дерева гурьбой
К монастырю фашисты побежали.

А мы — за ними. Белая стена
Среди деревьев частых замелькала.
Навстречу пуля свистнула. Она
Уж не меня ли в этот миг искала?!

Но вдруг в лесу раздался, загудел
Протяжный звон, высокий, колокольный,
Как будто вырваться он захотел
Из боя вон, туда, где полдень вольный.

И в этот миг, когда моя ладонь
К ограде монастырской прикоснулась,
Горячий вихрь, в глазах слепой огонь,—
Все предо мною в грохоте взметнулось.
И я упал…

Какая тишина
Стоит над миром! Нет войны и крови.
Чуть шелестит черешня у окна
И сыплет цвет мне белый в изголовье.

Весна со мною рядом, в двух шагах,
Гуляет ветер по земле раздольной,
И только эхом слышится в ушах
Далекий звон, тревожный, колокольный.

Как хорошо лежать! На свете жить,
Дышать весной, хватать губами воздух,
С соседями палатными дружить,
Считать на небе украинском звезды.

Пить по утрам парное молоко,
И песни петь вполголоса со всеми,
И знать, что там, что очень далеко,
За сотни верст, но ждут тебя все время.

Привыкнешь к перевязкам — пустяки,
И ничего, что ночи все бессонней;
И гипс на сгибе раненой руки
Становится все легче, невесомей.

Перебираешь в памяти дружков —
Они теперь давно уже в Карпатах,
Среди ущелий, буков и снегов,
Среди восходов горных и закатов.

Перебираю лица, адреса:
Украинцы, волжане, вологодцы…
Друзей моих родные голоса,
А скольких мне увидеть не придется?!

А вот — письмо… Я помню, капитан
Просил меня перед последним боем:
«…Тебе, возможно, будет отпуск дан,
Возьми, мой друг, письмо мое с собою.

Ты в городе Галину разыщи,
И не от мужа — попросту от воина
Письмо мое последнее вручи,
Пусть прочитает — и живет спокойно…»

Я взял письмо. И вот оно со мной,
А я лежу на госпитальной койке
Под белою больничной простыней,
И сколько дней еще лежать мне, сколько!

И неизвестен день мне тот и час,
Когда с пути далекого, с дороги
Я, в дверь родную тихо постучась,
Замру от ожиданья на пороге.

Опять в палате в полдень тишина,
Как будто мир затих на полуслове;
Чуть шелестит черешня у окна
И сыплет цвет мне белый в изголовье.

Приходит врач. Садится на кровать,
Считает пульс привычною рукою
И говорит:
— Вы можете вставать,
Гулять по саду можете… с сестрою.

Немного отдохнете, милый мой,
Забудете режим, покой постельный
И, может быть, поедете домой, —
Он щурится, — да, в отпуск двухнедельный.

Мне кажется, что это все из сна —
И доктор сам, его седые брови…
Чуть шелестит черешня у окна
И сыплет цвет мне белый в изголовье…

Обратный путь. Дорожной кутерьмы
Калейдоскоп. И шум и крик народа.
Я дома не был ровно три зимы,
Три осени, три долгих, долгих года.

Народ как будто тот же, не другой.
Смешливый, краснощекий и здоровый.
Но вот без ног один, с одной ногой,
А вот слепой, он с посохом дубовым.

Через его лицо наискосок
Проходит шрам, он свеж еще и розов;
Солдат, наверно, молод, но висок
Посеребрен как будто бы морозом.

Он тоже не был дома три зимы,
А постарел на двадцать иль на сорок,
Мне почему-то кажется, что мы
Попутчики в один и тот же город.

И кто же встретит темного его
И как узнают сразу на перроне?
Иль он сойдет, не видя никого,
Но головы от горя не уронит?

Пойдет один, как будто не слепой,
Походкой твердой старого солдата,
Он видел бой, он видел страшный бой,
Он был в бою и головы не прятал,

…А поезд все идет — который день! —
Среди примет утихшего сраженья:
Полусгоревших тихих деревень,
Среди озер, сломавших отраженье.

Еще висят разбитые мосты,
Черны провалы станционных зданий,
Но зеленеют возле них кусты,
Как в день второй начала мирозданья.

Белеют ребра новые арбы,
Лежит куском нарезанная зелень,
И даже телеграфные столбы
Еще желты, еще не посерели.

…Однажды утром, выйдя на перрон,
На станцию, разбитую бомбежкой,
Я увидал слепого близко. Он
Стоял с мешком солдатским на подножке.