Валерий Дудаков - Избранное IV

Сколько раз распускались отчаянно нюни,
Рыданья пудовые содрогали подушку,
Вот-вот и петух жареный клюнет,
Да кому-то ведь надо всё это слушать,

Иль слышать, поди разберись точнее,
А нужно кому, если б только знать,
Не задалось утро, закончу скорее,
И поплетусь анализы на психа сдавать.

Расплескалась черёмуха,
яблоней цвет не проклюнулся,
Не пойму, как на лето зима обернулась – никак,
И с зарёю умывшись,
встаю по утру пригорюнившись,
Вспомнив предков своих,
в поколении третьем казак.

То ли что растерял,
то ли вспомнилась родина Фащевка,
Жили матери предки хотя по деревням Москвы,
Те в сапожниках были, а кто в ямщиках,
и ненастьями,
Чтоб согреться в дороге, свои разжигали костры.

Хоть холопствует быдло,
но взрыв затаит покаянное,
Ропщет в тихих овинах и злобу за чаркой пасёт,
И как эта черёмуха в дни распалённые, пьяные,
Буйным цветом весенним
вечерний покой разорвёт.

Сладко шепчет апрель,
соловьиные трели в смятении,
Полной грудью вздохнуть,
разгуляться, да как бы не так,
И заплачу навзрыд,
позабыв про основы – рождения,
Загрустивший в саду, в поколении третьем казак.

Пальцем влезаю в больную рану:
«Какого чёрта, хватит, больно!»
Задумаюсь, а всё-таки странно:
«Довольно, всё-таки жжёт, довольно!»

Успокоение не приходит,
Просыпаюсь не шатко, не валко, безбашенно,
И будто ночами зверь злобный бродит
И рычит, а мне тягомотно, не страшно,

Хотя и не хочется просыпаться,
Лень беспробудная днями метит,
Устал я с этой жизнью бодаться,
Подправлять в себе то другое, то третье.

Да и выяснять, чего же заложник,
Совсем запутавшись: нищий – богатый,
То, вроде, поэт, то, вроде, художник,
А то и стяжатель, ешьте, нате.

Сам себе строю всякие «куры»,
Философствую мелко, рассуждаю рьяно,
Возражаю кому-то, а то ещё, сдуру,
Всё думаю, как свернуть её, жизнь окаянную.

Богу утром молиться мало, не клонит,
Что-то не особенно помогает,
В церковь ходить, отбивать поклоны,
Читать Евангелие, да кто ж его знает?

Что уготовано нам во спасенье?
От себя ведь, известно не открестишься,
Господи, дай доброты и терпенья,
Свеча в молитве вечерней светится.

Что-то не пишется сегодня
про веточки-цветочки,
Хочется землю по-собачьи разрыть,
Нервы на пределе, дошёл до точки,
И молчать трудно, и говорить.

Целый взрыв накопился, в душе клокочет,
Крышка паром стучит, сорваться готова,
И дни баламутит, и пакостит ночи,
А вопросы всё те же и снова, и снова:

Как же семьдесят лет прошумел-прогулялся,
То ль жар-птица манила, то ль мираж во снах,
То ли сдуру впотьмах за славой гнался,
Чтобы сейчас не на лаврах быть, на бобах.

Дом вокруг, обернись, пенит полной чашей,
А от пены свербит неизбывной тоской,
Что ни день, то ошибка, и в жизни нашей
Все мелькает впотьмах быстрой чередой.

А утрами слёзы, что же, поверьте,
Видно, нервы зажало в сплошной кулак,
Вот прислал бы мне кто-то блоху в конверте,
Чтобы враз укусила, не шлёт, дурак.

Утром в церковь не тянет, шепчу молитвы,
То двенадцать, а то тридцать с лишним все,
А в горле свербит, будто острой бритвой,
И желанья – не те, и спасенья не те.

Ну, а где оно, главное – боль притупит,
Вот отрада б была, вот бы благодать,
Истолочь её в гулкой медяной ступе,
До спокойствия зелья вкруг подмешать.

Отворите калитку, и по апрелю
Выйду, небом вздохнув, облака согнав,
Не с ума же сошёл я, ведь, в самом деле,
Коль в дороге давно, эту жизнь приняв.

Я к тебе обращаюсь: внезапно весна затопила
Холодов приморозки
и теплом их приветить смогла,
Тихо землю согрела,
оставив на Божию милость
Перекрестья дорог, на которых ещё не была.

Мы нежданно проплыли
по тропикам влажным и жарким,
Сингапур и Тайланд,
по затонам вьетнамским в Шанхай,
Грезил свежий апрель
расцветающим жарким подарком,
Распускался пирующий утрами
яркий миндаль.

И забывши себя, все года и препонов заслоны,
В возраженьях замолкли мы,
спорить совсем перестав,
Вдаль стремится корабль,
плечи наши и головы клонит,
Как по юности ранней
склоняло друг к другу не раз.