Адам Мицкевич - Стихотворения. Поэмы

Вмещался эконом: «Могу сказать об этом:
И для крестьянина невелика потеря,
Пан платит дорого за этакого зверя!
За десять колосков мой щедрый паи, бывало,
Копною плачивал, и то казалось мало!
Он талер прибавлял. От щедрости подобной
Крестьяне портятся, я расскажу подробней…»
Но дальше продолжать не дали эконому.
Шумело общество, и каждый по-иному
Доказывал свое; посыпались остроты,
Но вскоре спор прервал смешки и анекдоты.

Тадеуша вдвоем с прекрасной Телименой,
На радость парочке, забыли несомненно.
В восторге юноша был от любезной пани,
Одной ей уделял он все свое вниманье.
Беседа их велась все тише, замирая…
Тадеуш, точно слов ее не разбирая,
Склонился близко к ней и вдруг, лишась покоя,
Тепло щеки ее почувствовал щекою.
Глазами он вбирал очей очарованье,
Дыханье затая, впивал ее дыханье.

Вдруг муха меж их уст, а вслед за мухой бойкой
Пан Войский тотчас же ударил мухобойкой.

Обилье мух в Литве, особые меж ними
Слывут шляхетскими, по праву носят имя.
Шляхтянка черная, черны все мухи в мире,
Но эта покрупней, и грудь чуть-чуть пошире,
А на лету гудит, жужжит протяжно, глухо
И паутину рвет — видать, всем мухам муха!
Уже запутавшись, три дня с жужжаньем бьется
И может с пауком успешно побороться.
Все это Войский знал и уверял застянок,
Что мухи род ведут от этих вот шляхтянок,
Что муха крупная сродни пчелиной матке,
Что с гибелью ее погибнут их остатки.
Однако ни плебан, ни экономка пана
Ему не верили. По мнению плебана,
Не от шляхетских мух шли мухи-невелички!
Пан Войский все-таки не оставлял привычки:
Бил мухобойкой он по всем шляхетским мухам, —
И вдруг такая вот гудит над самым ухом!
Ударил Войский — хлоп! Нет, не попал — оплошка!
Захлопал вновь и вновь, чуть не разбил окошка…
Шляхтянка, одурев, из комнаты метнулась,
Но подле выхода на парочку наткнулась
И меж их лицами с жужжаньем пролетела,
Гречеха хлопнул вслед, — не забывал он дела, —
И отшатнулись вдруг две головы пугливо,
Как будто надвое расколотая ива.
Врасплох застигнуты, как робкие воришки,
О притолоку тут они набили шишки.

Никто их не видал, затем что в разговоры,
Еще негромкие, хотя кипели споры,
Вдруг крики ворвались: бывает так в дубраве,
Когда безмолвно ждут лисицу на облаве;
Вдали трещат кусты, чуть слышен лай собачий,
Но поднял кабана ретивый доезжачий —
И зашумело все, залаяли собаки,
И содрогнулся лес в прохладном полумраке.
Так и с беседою: неторопливо льется,
Покуда с «кабаном» теченье не столкнется.
«Кабан» — давнишний спор борзятников отменных
О качествах борзых, столь необыкновенных.
Он краток был, но вмиг нарушил весь порядок,
Так много колкостей, обидных слов, нападок
Обрушил, что смешал в одно три фазы спора:
Гнев, вызов, колкости, дойдет до драки скоро!

В другую комнату все бросились толпою,
И на порог они нахлынули волною,
Тут смыло парочку бушующею кликой.
Была та парочка как Янус, бог двуликий.

Едва оправились Тадеуш с Телименой,
Как смолкли окрики и спор утих мгновенно.
Вновь говор слышится, и смех звенит повсюду,
Л это ксендз пришел и дал явиться чуду.
Был он немолодым, но крепким и плечистым,
Услышав жаркий спор Асессора с Юристом,
Решил не допустить друзей до рукопашной,
Схватив за шиворот борзятников бесстрашно,
Так лбами стукнул их, как на святой неделе
Яйцом бьют о яйцо, аж искры полетели!
Ксендз руки распростер, швырнув обоих сразу,
Мгновенье постоял, напрягшись до отказу
(Сравниться мог бы он с недвижным обелиском),
«Мир вам!» — провозгласил и «Pax, pax, рах vobiscum!»

Расхохотались все уже без всякой злобы, —
Ведь уважаются духовные особы!
Браниться не могли, а после этой пробы
Не смели в спор вступать: все рвение пропало,
Меж тем достойный ксендз, не возгордись нимало,
Триумфа не искал, на спорщиков не цыкнул,
Не погрозился им и даже не окликнул,
Поправив капюшон, стянул веревку туже
И двери затворил.

Едва он вышел, тут же
Уселись меж сторон Судья и Подкоморий.
От размышления очнулся Войский вскоре,
И, выступив вперед, он стал перед гостями,
Оглядывая всех блестящими глазами,
Махнул хлопушкою, как машет ксендз кропилом,
На тех, чей разговор шел с наибольшим пылом,
И, с важностью подняв ее над головою,
Собранью подал знак, как гетман булавою,
Призвав к молчанию. Заговорил он строго: