Адам Мицкевич - Стихотворения. Поэмы

Гервазий зарыдал, лишь вспомнил о потере,
И дальше продолжал: «Враги ломились в двери,
А я был сам не свой… Погиб мой пан, опора…
Не мог я дать врагам достойного отпора.
На счастье, подоспел на помощь Парфянович,
Мицкевичей лихих привел из Горбатович {261} ,
Бойцы как на подбор и, как один, все вместе —
Противники Соплиц, мечтавшие о мести.

Так славный пан погиб, благочестивый, бравый,
В роду которого и кресла и булавы! {262}
Он был отцом крестьян и шляхте кровным братом,
Но сына не было, чтоб счеты свесть с проклятым!
Я был его слугой, и обмакнул я в рану
Свой беспощадный меч; известен Ножик пану:
Прошла молва о нем, он оказал услуги
На сеймах, сеймиках, как ведомо округе.
И вот я поклялся Соплицам мстить сторицей,
Пока о спины их клинок не зазубрится!
Двоих убил в бою, двоих прикончил в драке,
А пятого спалил в сарае, знает всякий,
Он спекся, как пескарь, при удалом наезде.
Соплицам всем воздал достойное возмездье,
Всем уши отрубил! Один лишь в целом свете
Соплица уцелел. Живет у нас в повете —
Брат Яцека родной, брат подлого нахала
Доселе здравствует. Ему и горя мало!
Вкруг замка Стольника шумит его пшеница,
И в должности судьи панует пан Соплица!
Уступишь замок ты, чтобы злодея ноги
Кровь пана моего топтали на пороге?
Пока Гервазий жив и палец хоть единый
Он может положить на Ножик перочинный,
Висящий на стене, над стариковским ложем,
До той поры Судье мы уступить не можем!»

Граф отвечал ему с восторгом вдохновенным:
«Недаром так меня тянуло к этим стенам!
Хотя не говорил никто мне из соседей,
Что этот замок был игралищем трагедий!
Мы отберем его, я не потатчик кражам,
Дворецким будешь ты, фамильной чести стражем!
Ты взволновал меня! Чего б я только не дал,
Чтоб этот же рассказ ты ночью мне поведал.
Накинув темный плащ, я сел бы на руинах,
А ты бы речь повел об ужасах старинных.
Увы! Нет у тебя рассказчика призванья!
Слыхал я много раз подобные преданья
О злодеяниях, убийствах, об изменах…
Легенды страшные хранятся в древних стенах!
Шотландские дворцы, германские поместья
И замки Англии — все вопиют о мести!
Из рода в род идут убийства роковые,
Но в Польше слышу я подобное впервые.
Недаром и во мне Горешков кровь струится,
От мщенья моего не скроется Соплица!
Немедля с ним порву! Кипит в душе отвага!
Не суд рассудит нас, а пуля или шпага!
Так честь велит, а я не стану спорить с роком!»
Гервазий слушал все в раздумий глубоком.
Из замка вышел Граф, взглянул он на ворота
И на коня вскочил, вздыхая отчего-то.
Над монологом он хотел поставить точку:
«Жаль! Одинок Судья… Влюбился бы я в дочку
И, в сердце затая жестокие мученья,
Боролся б и страдал, не победив влеченья!
Рассказ бы выиграл от затаенной страсти:
Тут — ненависть и месть, а там — любовь и счастье!»

Так размечтавшись, Граф коня ударил шпорой
И ловчих увидал невдалеке от бора,
А Граф был истинным любителем охоты…
Едва завидел их, отбросил все заботы,
Ворота миновал и парники с рассадой,
Но задержал коня пред низенькой оградой
Садовой.

Яблони за ней росли рядами
И осеняли луг. Над пестрыми грядами
Склоняя лысины, кочны толпились густо,
О судьбах овощей задумалась капуста.
Кудрявую морковь горох оплел стручками,
Уставясь на нее зелеными зрачками.
Султаном золотым кичилась кукуруза;
Арбуз на солнце грел раздувшееся пузо,
За дыней плеть ползла, и развалились дыни
На грядке бураков, как гостьи, — посредине.

Где провела межа границы ровным грядкам,
Шеренги конопли следили за порядком.
Похожа конопля на кипарис зеленый,
И запах и листва ей служат обороной;
Ужу не выбраться из гущи конопляной,
И одуреть червям в ее листве духмяной.
Поодаль мотыльки на стебли мака сели,
Расправив крылышки, которые блестели,
Как будто вкраплены в них самоцветы были,
Как жар горевшие от изумрудной пыли, —
А это мак пестрел, кивая с грядок полных,
И, как луна средь звезд, в кругу цветов подсолнух,
Стоявший целый день на солнечном припеке,
За солнцем лик вращал, большой и круглощекий.

В сторонке от кустов, у самого забора,
Темнели огурцы, разросшиеся споро,
Стелились по земле и закрывали грядки
Узорною листвой, растущей в беспорядке.
По грядкам девушка легонечко ступала,
В густой траве она, казалось, утопала,
Спускаясь с темных гряд, не шла она, а точно
Плыла в волнах травы, ныряя в ней нарочно.
Была в соломенной нарядной шляпке панна,
Две ленты розовых взвивались неустанно,
И выбивалась прядь волос нежнее шелка,
Покачивалась в такт плетеная кошелка.
Склонялась девушка и выпрямлялась гибко;
Как будто девочка, что гонится за рыбкой,
Играет с ней ногой и ловит ручкой белой,
Так к огурцам она склонялась то и дело,
Ногою шарила и белою рукою, —
Залюбовался Граф картиною такою!
Он вздрогнул, услыхав жокеев приближенье,
Рукою им махнул: замрите на мгновенье!
И, шею вытянув, застыл, как будто длинный
Журавль сторожевой пред стаей журавлиной,
Что на одной ноге стоит, закрывши око,
И камень сжал в другой, боясь уснуть глубоко.