Ганна Ожоговская: Я и Адам Мицкевич

Эта двойка по польскому свалилась на меня, словно удар грома среди ясного неба. К тому же еще в субботу, на последнем уроке. Оставалось всего несколько минут до звонка — можно сказать, что воскресенье уже почти началось. И вот за эти несколько несчастных минут у доски — двойка! А учительница еще добавила:

— Что скажет на это твоя мать? У тебя, наверное, нет сердца.

И тут я вдруг почувствовал, как сердце у меня дрогнуло от жалости к маме. Ведь до сих пор моя мама всегда хвалила нашу учительницу, говорила, что она хорошая, а теперь…

Я так огорчился, что и передать не могу. Видимо, это заметила Зося: по дороге домой она догнала меня и говорит:

— Ты только держись. А то, если дрогнешь, это самое плохое, что может быть на свете.

— Как же мне не дрогнуть, — говорю я ей, — когда по всему видно, что меня оставят на второй год? Ты бы не струхнула на моем месте?

— Нет! Адам Мицкевич, когда еще был маленьким, тоже остался на второй год. Но он не дрогнул, а стал так стараться, что оказался прославленным человеком…

— Что ты говоришь, Зося! Это правда? — перебил я ее. — Тот Мицкевич, что стоит на Краковском Предместье? Откуда ты знаешь?

— Знаю твердо: мой папа об этом в книге прочитал… Тот самый.

На сердце у меня сразу стало легче. Пришел я домой и говорю:

— Мамочка, хотела бы ты, чтобы я стал прославленным человеком?

— Я хочу, чтобы ты вырос честным человеком, — ответила мама.

— Конечно, честным, но ведь я могу быть еще и знаменитым. Таким, например, как Адам Мицкевич…

— Адам Мицкевич? Ого! Но, милый мой, ведь это самый прославленный польский поэт… Куда тебе до него! Очень далеко…

— Может быть, и не так уж далеко, — говорю я. — Когда Мицкевич ходил в школу, то он тоже на второй год остался.

— Тоже?! — воскликнула мама и подошла ко мне. — Что это значит — «тоже»? Отвечай сейчас же!

— Разве ты не знаешь, что Мицкевич…

— О Мицкевиче я все знаю, но покажи-ка дневник!

Ничего не поделаешь! Я не мог уже больше скрывать того, что произошло, и рассказал о нашей учительнице все. И еще попросил, чтобы мама не волновалась, потому что если Мицкевич «тоже», то… Но мама не дала мне закончить мысль:

— Перестань болтать о Мицкевиче и не доводи меня до крайности! Как это пришло тебе в голову равняться с ним? Мицкевич ребенком упал из окна и долго болел, не удивительно, что он остался на второй год. А ты?

— Ладно, — говорю, — если мамуся уж так хочет, чтобы я тоже упал из окна, то пожалуйста!.. Но ведь мы живем на третьем этаже…

И хотя я больше ни слова не сказал об Адаме Мицкевиче, мама все же «дошла до крайности».

Теперь я каждый день сижу над уроками как прикованный. И речи нет о том, чтобы я пошел по стопам Мицкевича.

Ну что ж, раз мама не хочет, то и не надо…