Джулиани Рита: Владислав Ходасевич и его "дзяд" Адам Мицкевич

Ни одного зарубежного поэта не переводили в России столько, сколько Мицкевича. Порой он превращался в объект настоящего культа — например, для его переводчика Николая Семенова (1823–1904). И ни один русский поэт не может похвастаться такой тесной связью с великим польским поэтом, как Владислав Ходасевич. Множество нитей соединяют их — внешние житейские обстоятельства и внутренние переживания, странствия души и скитания тела.

У обоих отец был поляк, а мать еврейка, оба страстно увлекались литературой и учились на филологическом факультете (один в Вильне, другой — в Москве), оба скончались в эмиграции, не предугадав поначалу бесповоротности своего изгнанничества. В эмиграции оба постепенно перешли от поэзии к прозе: литературной критике, эссеистике и журналистике. В довершение всего они приходились друг другу дальними родственниками по боковой линии. К этим внешним обстоятельствам добавим, что Ходасевич много переводил Мицкевича, составил антологию его поэзии и написал о нем целый ряд работ. К сожалению, настоящее исследование обречено остаться неполным: свыше трехсот литературоведческих статей русского писателя до сих пор не собраны, некоторые из них нам просто неизвестны.

Владислав Фелицианович Ходасевич был поэтом, литературоведом, критиком, мемуаристом, переводчиком. Родился он в Москве 16 (28) мая 1886 г. последним из шести детей. Его отец Фелициан Иванович (1835–1911), которому в то время уже исполнилось пятьдесят два, был сыном польского дворянина (литовского происхождения), участвовавшего в восстании 1830–1831 гг. и заплатившего за революционные увлечения бегством (1833), потерей земель и имущества (БП. С. 6). После изучения живописи в петербургской Академии Художеств Фелициану Ивановичу пришлось отказаться от карьеры художника и посвятить себя искусству фотографии. Сперва он работал в Туле, где сделал несколько фотопортретов семьи Толстого, а потом открыл первый в Москве магазин фотопринадлежностей (именно он начал распространять в России продукцию фирмы «Кодак»). Сын с нежностью вспоминал отца в лирическом стихотворении «Дактили» (1927–1928).

Мать поэта Софья Яковлевна (1844–1911) была дочерью русского еврея-выкреста, Якова Александровича Брафмана (1824–1879), известного публициста, принявшего православие, автора антисемитских произведений, среди которых «Книга Кагала» (Вильно, 1869) и «Еврейские братства» (1888). Он состоял в Императорском географическом обществе, а Александр II пожаловал ему дворянство. Софья Яковлевна выросла вне стен отцовского дома, детство и юность она провела в Литве, в семье князей Раздвиллов, которые окрестили ее по католическому обряду и воспитали в католической вере. Была она ревностной и страстной католичкой, нежной и любящей матерью, постоянно дрожавшей за слабое здоровье Владислава, которого родила в сорок два года. В семье она была хранительницей польских и католических обычаев («Мама! Молитва, любовь, верность и смерть — это ты!» — «Дактили»). Некоторые российские исследователи незаслуженно умаляют значение материнского влияния на поэта — в том, что касается его отношения к Польше и католичеству. Между тем о влиянии Польши говорят и поэтические произведения, и эссеистика Ходасевича, а воспоминания близких поэта — таких, как Н. Берберова и Ю. Терапиано — свидетельствуют о его тесной связи с католичеством.

Впрочем, о своих семейных корнях лучше всего рассказывает он сам в автобиографическом отступлении в одной из статей 1935 г., которое, как ни странно, ни разу не цитировалось в работах о Ходасевиче:

«Мой отец родился ровно сто лет тому назад, в 1835 году, в том самом Новогрудке, который был родиной Мицкевича. По семейному преданию, предки мои были в дальнем родстве с Мицкевичами. В отцовских бумагах я не нашел подтверждения прямому родству, но несомненно, что оба рода принадлежали к одному шляхетскому гнезду и знаменовались общим гербом. Отец мой рано покинул родину, добрался до Петербурга и поступил в Академию Художеств, где был учеником Бруни и товарищем Перова, с которым они вместе и голодали. Окончив Академию, отец поехал в Вильну, но там прожил недолго и, женившись, окончательно перебрался в Россию: сперва в Тулу, где родились все мои братья и сестры, а потом в Москву.

В России мои родители обжились прочно <���…> При всем этом оставались они горячими польскими патриотами, знакомство водили по большей части с поляками и весьма огорчались тем, что дети, обрусевшие окончательно, не разделяли их чувств. Все их надежды сосредоточились на мне, как на младшем, из меня мечтали они сделать поляка и отчасти старались меня отделить от других детей, благо был я много моложе. Говорили со мной по-польски, покупали мне польские книжки, по воскресеньям возили в польскую церковь. Однако, имели неосторожность отдать меня в русскую школу, потом в гимназию — и, разумеется, мало помалу мечты их рушились»