Адам Мицкевич - Стихотворения. Поэмы

Такой же бернардин, наверно, был и Робак,
Вдвоем с Соплицей он беседовал бок о бок,
А вести между тем кружили и в застянке!
Никто бы не сказал по квестарской осанке,
Что он молился век в монастыре по четкам,
Что соблюдал посты, смиренным был и кротким.
Над правым ухом шрам изобличал монаха
В том, что ударен был он саблею с размаха,
Второй рубец на лбу — вторичная улика,
Что не за мессою его хватила ника!
Не только грозный вид и боевые знаки, —
Указывало все, что он ходил в атаки.

Когда из алтаря с воздетыми руками
Монах, поворотясь, провозглашал: «Бог с вами!»
То делал поворот так четко и так браво,
Как ревностный солдат «равнение направо!»,
Читал молитвы он таким суровым топом,
Каким командуют в походе эскадроном, —
Так примечали все за мессою в костеле;
Да и в политике он разбирался боле,
Чем в «Житиях святых». Пускаясь в путь за сбором,
Прислушивался он в дороге к разговорам;
Депеши получал и прятал, не читая, —
Как видно, весточка была в них непростая! —
То посылал гонцов, — куда? Их путь неведом! —
То ночью уходил сам за гонцами следом;
Усадьбы посещал, со шляхтою шептался,
По селам, деревням в полночной тьме шатался;
Порой беседовал в корчме с простым пародом,
О Польше говорил все точно мимоходом.
Видать, что и теперь с ним вести прилетели, —
Пошел будить Судью, храпевшего в постели.

Кто не запомнит лет, когда в полях весною
Бродил он юношей с двустволкой за спиною?
Препятствий никаких в дороге не встречалось,
Чужая от своей межа не отличалась!
Охотник на Литве — корабль в открытом море,
Куда глаза глядят, несется на просторе.
Порою в небеса глядит пытливым оком,
Читает в облаках, под стать иным пророкам.
Порою и земле он задает вопросы
И слушает ее ответ многоголосый.

Чу! Дернул коростель, искать его напрасно,
Как щука в Немане, он в зелени атласной!
Там колокольчиком весенним льются песни,
А жаворонка нет, он скрылся в поднебесье.
Воробышков вспугнул орлиный клекот грозный,
Пугает так царей комета в выси звездной.
Вон ястреб в синеве повис настороженный,
Дрожа, как мотылек, булавкою пронзенный;
Едва завидит он добычу острым взором,
Как тотчас на нее метнется метеором.

Когда ж, о господи, из горького изгнанья
Домой вернемся мы, забыв края скитанья,
Ударим конницей на зайца и лисицу
И дружно выступим с пехотою на птицу!
Домашние счета заменят нам газеты,
А косы и серпы — клинки и пистолеты.

Рассветные лучи, упав на стрехи, снова
Сквозь щели пробрались и в ригу Соплицова;
На духовитое рассыпанное сено,
Где летом молодежь спала обыкновенно;
Полоски золота, в глухую темь проема,
Как ленты из косы, струились невесомо.
И солнышко лучом по лицам проводило,
Как девушка цветком любимого будила.
Чирикать воробьи пустились на рассвете;
Загоготал гусак, за ним другой и третий,
Тут утки крякнули, наскучивши молчаньем,
Скотина тотчас же отозвалась мычаньем.

Все в доме поднялись, но крепко спал Тадеуш,
Он после ужина взволнован был, и где уж
Забыться сном ему! И петухи пропели,
А он все вертится на скомканной постели.
Вдруг в сене, как в волнах глубоких, утонул он,
Спал до тех пор, пока в лицо ему не дунул
Холодный ветерок. Взглянул, обеспокоясь,
А это ксендз вошел, в руке сжимая пояс.
«Surge, puer!» [105]— сказал и, точно для острастки,
Взмахнул он поясом с угрозой, полной ласки.

А во дворе уже охотники толпятся,
Выводят лошадей, галдят и суетятся,
Повозки катятся, все делается споро,
Отозвалась труба, и выпущена свора.
Завидев лошадей, псарей и доезжачих,
Борзые прыгают на радостях собачьих,
Визжат и мечутся, — что делается с псами!
Бегут и головы суют в ошейник сами!
Должна удачной быть веселая охота,
Дал Подкоморий знак — пора и за ворота.