Адам Мицкевич - Стихотворения. Поэмы

Настала тишина. Господствует такая
В обители, когда к молитве звон смолкает.
Лишь окрик сторожа ночную темь тревожит,
Да все еще Судья забыться сном не может:
Хозяин-хлебосол командует парадом,
Повеселить гостей в дому и в поле рад он.
Распоряжения дает он эконому,
Конюшим, егерям, псарям, тому, другому.
Вот просмотрел счета усердный пан Соплица
И Возному сказал, что хочет спать ложиться.
Брехальский снял с него парчовый слуцкий пояс,
Витая бахрома на нем висела, сдвоясь,
Золототканый шелк, тяжелый и лучистый,
С изнанки вышитый решеткой серебристой.
На обе стороны тот пояс надевали:
На праздник — золотой и черный — в дни печали.
Один Брехальский мог сложить его в порядке..
И вот он говорил, разглаживая складки:

«Да разве в замке мы поужинали хуже,
Чем дома? Пан Судья и выиграл к тому же!
С сегодняшнего дня владеть мы замком вправе,
Понеже есть статья, известная в уставе,
Которая теперь нас вводит во владенье,
Противной стороне отрезав отступленье.
Кто в замке принимал, тот доказал тем самым,
Что он хозяин в нем. Ответчикам упрямым
Придется отступить: свидетельство их будет
Во вред самим себе, нам замок суд присудит».

Когда Судья уснул, старик покинул пана,
Подсел к свече, достал тетрадку из кармана,
Которую носил, как требник, неизменно
И дома и в пути читал обыкновенно:
Реестр судебных дел, фамилии и даты,
Весь длинный список лиц, судившихся когда-то,
Иных Брехальский сам провозглашал публично,
А об иных слыхал и помнил их отлично…
Обычный перечень — картинной галереей
Казался Возному, он упивался ею.
Все тяжбы старые {251} : Огинского с Визгирдом,
Монахов с Рымшою, а Рымши с Высогирдом,
Потом Мицкевича с Малевским и Петковским,
Юраги и еще Гедройца с Рудултовским.
Да всех не перечесть… фамилий вереница,
А в довершение Горешки и Соплицы.
Дела минувших дней вновь видел он воочью,
Истцы, свидетели пред ним вставали ночью,
И видел он себя в кунтуше ярко-алом,
Стоящим на виду, пред целым трибуналом,
Сжимающим рукой стальную рукоятку
И призывающим ответчиков к порядку.
Мелькают перед ним уставы трибунала…
Последний Возный спит, закрыв глаза устало.

Так проводили жизнь в то памятное лето
В повете на Литве, когда почти полсвета
Слезами изошло, а он, военный гений,
Несметные полки швырял в огонь сражений,
Орлов серебряных {252} запрягши в колесницу,
А с ними золотых, взяв Марса за возницу!
Маренго, Аустерлиц, Египет, пирамиды
Он с гвардией прошел, она видала виды!
Разя, как молния, неслась она к победам,
И слава бранная за ней летела следом,
Но, словно от скалы, у берегов литовских
Отпрянула она от грозных войск московских,
Они стеною путь в Литву закрыли сразу
От вести, что могла перенести заразу!..

Но вести падали в Литву, как будто с неба;
Нередко инвалид, просивший корку хлеба
Христовым именем, безрукий и безногий,
Оглядывался вдруг внимательно, с тревогой,
И если не видал вблизи мундиров красных {253} ,
Ермолки торгаша, других примет опасных,
То признавался вдруг, что он пришел из Польши,
Отчизны защищать уже не в силах больше,
Вернулся умереть! Как все тогда рыдали,
Как все наперебой страдальца обнимали!
Садился он за стол, вниманьем окруженный,
И рассказать спешил толпе завороженной,
Как из Италии спешит домой Домбровский,
О Польше не забыл и о земле Литовской!
Мол, земляков собрал он на Ломбардском поле,
Князевич {254} между тем взошел на Капитолий
И кинул с гордостью к ногам Наполеона
Войсками польскими отбитые знамена!
Мол, Яблоновский {255} наш на острове далеком,
Где сахарный тростник исходит сладким соком,
На негров ринулся с Дунайским легионом,
А сам о родине грустит в раю зеленом!

И всякий был ему за вести благодарен,
А ночью исчезал из дома новый парень,
Блуждал чащобами, болотами, бывало,
И от солдатских пуль его река скрывала,
За Неман уплывал, а чуть на берег вышел;
«Приветствуем тебя!» — слова жолнеров слышал.
И, прежде чем уйти, кричал он в назиданье
Суровым москалям: «До скорого свиданья!»
Все так перебрались: Горецкий {256} , Обухович,
И Межеевские, Рожицкий, и Янович,
Пац, Бернатовичи, Брохоцкий с Гедимином,
Петровские и Купсть, все шли путем единым,
Бросали родину и семьи оставляли;
В отместку москали добро конфисковали.

Нередко бернардин, явившийся из Польши,
Когда он узнавал окрестных панов больше,
То им показывал газету потаенно,
А в ней число солдат, названье легиона,
Фамилии вождей, бои на поле чести
И весть о подвигах, порой со смертью вместе.
Так через много лет судьбу родного сына
Могли родители узнать от бернардина,
И, в траур облачась, несчастные молчали,
Но шляхтичи могли понять по их печали:
И радость тихая, и горе без просвета —
Красноречивая, шляхетская газета.