Адам Мицкевич - Стихотворения. Поэмы

Один вслед за другим помчались вереницей,
И длинный ряд в пути длиннее стал сторицей.
Асессор и Юрист в средине едут оба,
В сердцах завистливых еще бушует злоба,
Но с видом рыцарей они, как люди чести,
Всю злобу затая, неспешно едут вместе.
Асессор Сокола ведет, как фаворита,
А Куцего Юрист спокойно, деловито.
Коляски позади, а сбоку кавалькада —
Гарцует молодежь, покрасоваться рада.

Ксендз Робак мерял двор широкими шагами,
Молился набожно, а сам искал глазами
Тадеуша; найдя, невольно усмехнулся
И поманил его — Тадеуш встрепенулся,
Ксендз пальцем погрозил Тадеушу сурово,
Но на вопрос — за что? — не отвечал ни слова.
Напрасно юноша расспрашивал с волненьем,
Не удостоил ксендз пытливца объясненьем.
Молитвы прочитав, накрылся капюшоном,
И юноша ни с чем отъехал к приглашенным.

В тот миг охотники борзых попридержали,
На месте замерли, покрепче сворки сжали,
И каждый призывал к молчанию другого,
Уставясь на Судью; тот увидал косого,
На камень поднялся и прочим с возвышенья
Движением руки давал распоряженья.
Немая тишина царила в поле чистом,
И дожидались все Асессора с Юристом.
Тадеуш обогнал соперников и разом
К Соплице подскакал, ища косого глазом;
Но серого никак не сыщешь в сером поле,
Среди камней русак укроется тем боле.
На зайца указал Тадеушу Соплица,
Косой приник к земле, боясь пошевелиться;
Как зачарованный, предчувствием терзаем,
Глазами красными глядел русак в глаза им;
Застыл в отчаянье с остекленелым взглядом,
Казался мертвым он, как мертвый камень рядом.
Пыль по полю летит, клубится тучей рыжей,
То Куцый с Соколом, они все ближе, ближе…
Но тут Нотариус с Асессором вступили
И с криками: «Ату!» — исчезли в клубах пыли.

Пока погоня шла, невдалеке от лога
Вдруг показался Граф, он опоздал немного.
Неаккуратностью прославился в округе,
Хоть были у него «всегда виновны слуги».
Проспал он и теперь. К охотникам, веселый,
Галопом поскакал, пустив по ветру полы.
На Графе был сюртук, необычайно длинный,
И слуги ехали за ним рысцою чинной,
В похожих на грибы шапчонках, и в ботфортах,
В обтянутых штанах, и в куртках не потертых.
Граф наряжал их так согласно новой моде
11 звал жокеями в домашнем обиходе.

Влетели всадники стремглав на луг зеленый,
Увидел замок Граф и замер, изумленный.
Не верил сам себе, что тот же замок это,
Так изменился он от солнечного света.
Граф не сводил с него восторженного взгляда:
Рассыпались лучи по контурам фасада,
Во мглистом воздухе казалась башня выше,
Блестела золотом простая жесть на крыше.
От солнечных лучей, струящихся потоком,
Играла радуга в разбитых стеклах окон.
Руины белые под пеленой тумана
Казались новыми, без трещин, без изъяна.
Далекой травли гул встревожил гул зеленый
И в замке отдался, стократно повторенный.
Казалось, замок был отстроен, обитаем,
Шумели люди в нем и вторили рога им.

Все Графу нравилось, что было необычным,
Необычайное считал он романтичным.
Граф величал себя романтиком; пожалуй,
И в самом деле был чудак он или шалый:
На травле отставал и ввысь глядел тоскливо,
Как смотрит кот на птиц, кружащихся над ивой.
Без пса и без ружья, как беглый рекрут, в чаще
Слонялся и сидел над речкою журчащей,
Он на воду глядел, не шевелясь, часами,
Как цапля, что пожрать готова рыб глазами.
Шляхетство местное по всем углам шепталось:
«У Графа в голове, мол, не хватает малость».
Но чтили все его за щедрость, древность рода,
За то, что никогда не обижал народа,
Со всеми был учтив.

В порыве вдохновенья
Помчался к замку
Граф, не медля ни мгновенья.
Достал он карандаш с бумагой из кармана
И принялся чертить на ней наброски рьяно;
Вот, голову подняв, окинул поле взглядом,
Другого знатока увидел тут же, рядом.
Глядел на замок он, в карманы сунув руки,
Как будто камни счесть задумал жрец науки.
Граф, опознав его, окликнул, но Гервазий
Не сразу услыхал, в таком он был экстазе!
Последний из дворян Горешки, он когда-то
Нес службу верную у гордого магната,
Старик уже седой, но все еще здоровый,
Лицо угрюмое, в морщинах лоб суровый.
Он был весельчаком, однако после боя,
В котором пан погиб, не тешился гульбою.
Не слышал от него с тех пор никто ни шуток,
Ни смеха громкого, ни складных прибауток,
Старик не посещал ни свадеб, ни гулянок,
И стойкости его дивился весь застянок {257} .
В ливрею папскую рядился он доселе,
Но галуны на ней поблекли, пожелтели,
А некогда они казались золотыми!
Расшитые гербы пестрели рядом с ними,
Шелками вышиты Горешков Козероги
(Зван Козерогом был и шляхтич длинноногий).
«Монанку» звал он всех и прозван был «Монанку»,
А за рубцы — Рубцом прослыл он по застянку
(Они всю лысину его избороздили).
Звался Рубакой он, а герб его забыли.
И Ключником себя Рубака звал недаром,
Служил он ключником у пана в замке старом,
Ключи за поясом носил он и поныне
На шелковом шнуре с узлом посередине.
Хоть замок без замков и все открыто настежь,
Он где-то дверь нашел — и привалило счастье ж!
Ее исправил сам, приладил без помехи
И, открывая дверь, не знал другой утехи.
Здесь, в комнате пустой, ютился он под кровом,
Хотя у Графа жить мог и на всем готовом,
Но замок был ему от всех скорбей лекарство,
Гервазий за него не отдал бы и царства.