Адам Мицкевич - Стихотворения. Поэмы

Дразня Асессора, Нотариус лукавил:
«Я говорил вчера, охота против правил!
Не будет толка в ней: для травли рановато,
Ведь рожь крестьянская еще не всюду сжата,
Не убрана еще и панская пшеница.
Поэтому и Граф не пожелал явиться.
Граф истинный знаток охотничьего дела
И в знании его поспорит с нами смело!
Он рос в чужих краях, видал людей без счету
И варварством зовет литовскую охоту.
Охотятся у нас, как и во время оно,
Не соблюдают здесь ни правил, ни закона;
Границ и полос мы совсем не уважаем
И по чужой земле свободно разъезжаем.
Запретов никаких охотники не знают,
Бесстыдно бьют лисиц, когда они линяют!
И не дают стрелки уйти зайчихам котным, —
Натравливают псов расправиться с животным!
Дичь переводится! У москалей найдете
Цивилизацию — законы об охоте!
Там для охотников указы есть царевы,
И нарушителей ждет приговор суровый».

Батистовым платком обмахивая плечи,
Сказала тетушка вдобавок к этой речи:
«Клянусь я маменькой! Все правда, что ни слово!
Россию знаю я, и это мне не ново!
Я повторяю вам, хоть верить вы не склонны,
Достойны похвалы там строгие законы!
О Петербурге я до сей поры жалею,
Воспоминания, что может быть милее?
А город! Кто-нибудь из вас бывал в столице?
План в столике моем до сей поры хранится!
Там летом высший свет всегда живет на даче,
Конечно, во дворцах, а где ж еще иначе?
Жила я во дворце, он был на возвышенье,
Насыпанном людьми, красиво — восхищенье!
Красавица Нева поблизости струится…
Ландшафт прелестен был!
План в столике хранится!
Но на мою беду, соседний домик вскоре
Чиновник мелкий снял, охотник, просто горе!
Держал он и борзых. Я натерпелась бедствий!
Жить рядом с псарнею, с чиновником в соседстве!
Бывало, с книжкою брожу в аллеях сада,
Сияньем месяца полюбоваться рада, —
Борзая тут как тут! Бежит, хвостом виляя,
Ушами шевелит, видать, собака злая!
Пугалась я не раз, и сердце билось, точно
Предчувствуя беду, все вышло как нарочно!
Однажды вывожу гулять свою болонку,
Борзая бросилась за песиком вдогонку,
Разорвала его у ног моих на части!
Дар князя Сукина! Болонка белой масти!
Собачка резвая, живая, словно птица…
Есть у меня портрет, он в столике хранится.
Погибла, бедная! Я от большой печали
Упала в обморок, тиски мне сердце сжали…
И хуже было бы, но, в лекарстве искусен,
Явился к нам Кирилл Гаврилыч Козодусин {264} .
Тот егермейстер был с отзывчивой душою
И захотел смягчить отчаянье большое.
Велел он притащить за шиворот чинушу;
Со страха негодяй едва не отдал душу!
«Как ты осмелился под самым царским носом
Лань котную травить?» Ну, оглушил вопросом!
Чиновник побледнел, в ответ лепечет что-то;
Мол, им пока еще не начата охота,
Мол, смеет доложить, едва на то дерзая:
Болонку, а не лань разорвала борзая!
«Как… Возражаешь мне? Мне, царскому вельможе!
Еще и лжешь в лицо! На что это похоже?
Да знаешь ли, кто я? Придворный егермейстер!
Пускай рассудит нас тотчас же полицмейстер!»
Когда явился тот, защитник мой умело
Сам рассказал ему о том, как было дело:
«Вот эту лань зовет собакой дурачина,
Скажи по совести, что это за дичина?»
А тот, как водится, все понял с полуслова,
За дерзость чудака он осудил сурово,
Советовал ему по-дружески, однако,
Признать свою вину рачительный служака.
Вельможе по сердцу пришлось его решенье,
Он обещал царя просить о снисхожденье.
Борзых повесили, чиновник в каталажке
Неделю отсидел, — царь не дает поблажки!
Мы посмеялись всласть над выдумкою славной
И рассмешили свет историей забавной;
Над егермейстерским сужденьем о болонке
Смеялся государь, а он ценитель тонкий!»

Судья и бернардин, готовясь к жаркой схватке,
Открыли козыри и набирали взятки.
Соплица козырь взял — ну, ксендз, пиши пропало!
Однако же рассказ увлек Судью сначала,
Он не откозырял, а только поднял руку
И Робака обрек на медленную муку;
Дослушав до конца, не возвращался к картам.
«Пусть не нахвалятся, — воскликнул он с азартом,
Порядком москалей и просвещеньем немцев;
Пускай поучатся теперь у иноземцев
Охоте на зверей немудрые поляки
И стражников зовут, заслышав лай собаки,
Пускай хватают пса с нехитрою добычей, —
Мы ж на Литве блюдем былых времен обычай!
Зверья достаточно для нас и для соседства,
Не станем следствия чинить в кругу шляхетства.
Богаты хлебом мы, не объедят борзые,
Хотя и забегут в чужие яровые.
Не тронь крестьянских нив! — они лишь под запретом!»