Джон Ирвинг - Дорога тайн

– Писатели, у которых нет воображения, писатели, которые могут писать только о своем собственном жизненном опыте, они просто не могут себе вообразить, что есть писатели, умеющие кое-что воображать! – воскликнул Кларк.

Хуану Диего захотелось исчезнуть.

– Но кто писал за Шекспира, Кларк? – спросил Хуан Диего своего бывшего ученика, пытаясь направить его в нужное русло.

– За Шекспира писал Шекспир! – фыркнул Кларк.

– Что ж, решено, – сказал Хуан Диего.

Из зала донесся тихий смешок или даже два смешка. Кларк, казалось, был удивлен этими, хотя и еле слышными, смешками – как будто он забыл о присутствии зрителей.

Прежде чем Кларк продолжил дискурс о других грешниках в лагере лишенных воображения лиходеев, подписавшихся под этой ересью – что пьесы Шекспира написаны кем-то другим, – Хуан Диего попытался что-то сказать о превосходной книге Джеймса Шапиро: о том, что, как выразился Шапиро, «Шекспир не жил, как мы, в эпоху мемуаров»; о том, что, как далее сказал господин Шапиро, «во времена Шекспира и более полутора столетий после его смерти никто не расценивал произведения Шекспира как автобиографические».

– Счастливчик Шекспир! – воскликнул Кларк Френч.

Над головами оцепенелой публики помахала чья-то тонкая рука – там в зале была женщина, слишком миниатюрная, чтобы ее было видно со сцены, но тем не менее выделявшаяся своей привлекательностью (пусть она и сидела между Мириам и Дороти). И (даже издалека) обращали на себя внимание дорогие браслеты на ее прозрачной руке, какие могла носить лишь женщина, имевшая богатого, если даже и бывшего мужа.

– Вы полагаете, книга господина Шапиро дискредитирует Генри Джеймса? – робко спросила из зала Лесли. (Это, без сомнения, была бедняжка Лесли.)

– Генри Джеймс! – воскликнул Кларк, как будто Джеймс нанес воображению Кларка еще одну ужасную рану в те уязвимые школьные годы.

Бедняжка Лесли, такая маленькая в своем кресле, казалось, стала еще меньше. И только ли один Хуан Диего заметил или еще и Кларк, что Лесли и Дороти держатся за руки? (Вот тебе и заявление Лесли о том, что она не хочет иметь ничего общего с Д.!)

«Развенчать скептицизм Генри Джеймса относительно авторства Шекспира не так-то просто, – пишет Шапиро. – В отличие от Твена, Джеймс не хотел обсуждать этот вопрос публично или напрямую». (Это не совсем дискредитация, подумал Хуан Диего, хотя он соглашался с отзывом Шапиро о стиле Джеймса как «безумно туманном и обтекаемом».)

– А вам не кажется, что Шапиро дискредитирует Фрейда? – спросил Кларк свою обожаемую пишущую ученицу, но бедняжка Лесли теперь боялась его; она выглядела слишком маленькой, чтобы подать голос.

Хуан Диего готов был поклясться, что это Мириам своей длинной рукой обняла за дрожащие плечи бедняжку Лесли.

«Если брать более широко, самоанализ позволил Фрейду проанализировать Шекспира», – писал Шапиро.

Никто, кроме самого Фрейда, не мог себе представить вожделение Фрейда к матери и ревность Фрейда к отцу, говорил Кларк, объясняя, как, исходя из самоанализа, Фрейд пришел к выводу, что это (по выражению Фрейда) «глобальное событие в раннем детстве».

Ох уж эти глобальные события раннего детства! – подумал Хуан Диего; он надеялся, что Кларк Френч обойдется без Фрейда. Хуан Диего не хотел слышать, что думает Кларк Френч о фрейдистской теории зависти к пенису.

– Не надо, Кларк, – прозвучал из зала более сильный женский голос, на сей раз отнюдь не такой робкий, как у Лесли.

Это была жена Кларка, доктор Хосефа Кинтана, весьма внушительная женщина. Она помешала Кларку поведать аудитории о его впечатлениях от Фрейда – эту сагу о несказанном ущербе, нанесенном литературе и уязвимому воображению юного Кларка в годы его становления.

При таком депрессивном начале как можно было рассчитывать на то, что интервью на сцене каким-то образом наберет высоту? Удивительно, что зрители не покинули зал – за исключением Лесли, чей ранний уход был более чем заметен. Уже и то было хорошо, что разговор оживился. Несколько раз были упомянуты романы Хуана Диего, и можно было считать небольшим триумфом, что вопрос о том, есть в американском писателе Хуане Диего что-то от Мексики или нет, обсуждался без дальнейших упоминаний Фрейда, Джеймса или Твена.

Но бедняжка Лесли не осталась совсем одна. Даже если не все догадались, что перед ними мать и дочь, эти две женщины рядом с Лесли выглядели весьма убедительно, и то, как они сопровождали Лесли по проходу и покидали театр, свидетельствовало, что они привыкли брать ответственность на себя. По правде говоря, Мириам и Дороти так вцепились в маленькую хорошенькую женщину, что это могло бы вызвать некоторое беспокойство у более наблюдательных зрителей – если бы хоть кому-нибудь из них было до этого дело. Трудно было понять, что означали железные объятья, в которые Мириам и Дороти заключили бедняжку Лесли, – ее то ли утешали, то ли похищали.