Чайковская - Unknown

– А если носитель этого мира будет сам очень уверен в реальности созданного

им – что тогда?

– Танрэй, один не сможет ничего. У каждого человека свой индивидуальный

мир, и не найдется даже двоих с одинаковыми представлениями о каком-нибудь

простейшем предмете... вот, скажем, яблоке, – он подбросил на руке кристалл в

виде яблока, на который были записаны некоторые ведомственные документы.

– Время идет, господа. Готовы ли мы начать?

Создание «якоря» отняло совсем немного времени и сил. В каждый из двадцати

шести Паском подселил кусочек своего сознания, чтобы хоть представлять, что

происходит с учениками. А затем все они прилегли на песок – кому как удобно

– и благополучно ушли в страну грез, подчиняясь монотонному голосу Учителя.

Убедившись, что все они очутились в зоне подсознания, Паском и сам вызвал у

себя дремоту. Он должен был пребывать в полусне-полубодрствовании – так

лучше прослушиваются «якоря».

У каждого был свой сюжет, куда он подселял воображаемого попутчика или

попутчицу. Каждый решал то, что важно было именно его душе – и знать этого

не мог никто, кроме самого ученика.

Паском мельком пробежался по двадцати шести выдуманным судьбам и уже

хотел было вынырнуть в реальность, как вдруг заметил одну непонятную

закономерность, а заметив, пригляделся. Это было удивительнейшее явление.

Никто из ныне живущих Учителей не имел большого опыта по части таких

погружений. Все они учились на своем опыте, впервые опробовав сначала на

себе, а затем и на своих учениках изобретение древних душеведов. Наблюдения

каждого ограничивались двадцатью шестью персоналиями, а их знания –

рассказанными историями других Учителей. Но Паском не помнил ни одного

случая, чтобы испытуемый затянул в свой мир других людей, причем сразу

нескольких. А ведь именно это сейчас содеяли или Танрэй, или, что скорее

всего, мятежный Ал. Сюжеты, снившиеся Рарто и его попутчице, ученикам

Солондана – Паорэсу и Эфимелоре – и еще нескольким ребятам, совпадали в

точности, в малейших подробностях, сливаясь в единую историю, транслируемую разными людьми. Удивительно, однако участие в этом

«спектакле всерьез» принимали и Солондан, и проекция самого Паскома, извлеченная из «якоря».

* * *

Всюду горел огонь, метались люди. Крики, брань, стоны...

Рарто без слов понял взгляд друга, и оба с удвоенным остервенением принялись

поочередно колотить булыжником по цепи, сковавшей их ноги. Один бьет, второй отдыхает, потом наоборот.

В суете боя о них наверняка забыли. Вряд ли кому-то придет в голову заглянуть

в яму каторжан, если до сих пор этого не сделали. Так появилась надежда

воплотить давний план Ала о побеге из племени кочевников, несколько лун

назад разоривших его селение. Рарто познакомился с ним уже в яме, и они стали

друзьями по несчастью – почти ровесники, еще не потерявшие надежду, еще не

утратившие здоровье на тяжелых работах. Оказавшись в плену немного раньше, Рарто поначалу рассказывал новичку о нравах хозяев, а вскоре тот и сам

прочувствовал все на своей шкуре.

Это было кочевое скотоводческое племя. И не без странностей: в захваченных

деревнях они хватали крепких парней из тех, кто остался в живых при обороне, и потом заставляли их выковыривать из скал то камни с прожилками цвета

меда, то полупрозрачные кристаллы, слившиеся в соцветия. А бывало, что

каторжан спускали в дыры под землю, и те добывали твердые черные куски

неведомой породы. Но самыми страшными были места, где, раскопав большой

котлован, пленники находили большие белые скалы. Чтобы отколоть от них

куски, приходилось дышать мелкой белой пылью, коварной, как скорпион.

Кочевники не задерживались подолгу близ таких котлованов. Заполучив

некоторое количество белых камней, они бросали гиблое место, оставляя за

спиной прогоревшие костры стойбища и десятки умирающих рабов, которые

выплевывали в кашле собственные легкие, стертые белой пылью в кашу.

Ал был первым, кто заговорил о побеге. На их с приятелем счастье, до сих пор

на пути кочевников не встречались месторождения с белой смертью, однако

рано или поздно это случилось бы обязательно. Была и еще одна причина, по

которой он не мог бы успокоиться, не осуществив свой замысел: Ал знал, что в

плен угнали и женщин их селения – тех, что помоложе да покрасивее. Эта

судьба, скорее всего, постигла и его сестру, Эфимелору, и его невесту. Ему