Unknown - untitled

треть. Он просто ее смотрел. И он позвонил мне и сказал: «Том, это будет большущий хит, поверь мне. Я хочу сделать фильм и

выпустить диск».

Тот же самый инстинкт, что помог Геффену собрать одну из

лучших в мире коллекций изобразительного искусства, помог

ему сразу же предвидеть огромную популярность «Бивиса и

Баттхеда». Благодаря этому он и был Геффеном. Его ум был

настолько утонченным, что идея культурной иерархии не могла

в него попасть.

В 1990 году Геффен купил усадьбу Уорнера, построен-

ную Джеком Уорнером на вершине Беверли-Хиллс в тридца-

тые годы. Поначалу Геффен собирался разместить в доме свою

арт-коллекцию, сделав из него своего рода парадный вход в

мир ноубрау нового Гетти, сидящего на вершине собственного

холма в Брентвуде, на другой стороне долины. Но в течение

209

следующих восьми лет, посвященных тотальной переделке

абсолютно всего в доме Уорнера, включая бассейн и теннисный

корт, Геффен решил сделать усадьбу Уорнера своим домом, как

только ремонт будет закончен. Это решение имело, по мнению

друзей Геффена, не последнее значение в эволюции его инди-

видуальности — главного проекта Геффена. Пляжный дом в

Малибу, несмотря на комфорт, не имел собственного стиля, являясь лишь набором помещений, выполненных в белых

тонах. С другой стороны, дом Уорнера, казалось, был попыткой

создать что-то заметное или хотя бы выйти за пределы отноше-

ния «Кому какое дело?», которого Геффен придерживался во

всем, что касалось вкуса.

Для того чтобы мне разрешили осмотреть этот дом, потребова-

лась немалая работа в сфере личных контактов. Я понятия не имел, что Тина сказала Геффену — она была достаточно умна, чтобы

мне об этом не рассказывать. Раньше я убедил себя в том, что моя

власть как рассказчика равна власти Брауна и Геффена при заклю-

чении их сделки, но сейчас понимал, что это, в общем, не так.

Наконец Геффен согласился показать мне дом и приехал за

мной в отель. Спускаясь по ступенькам, я увидел лицо Геффена, говорящего по телефону, на фоне стекла машины. Брови не

двигались, и лицо было полностью погружено в скуку. «Я хочу, чтобы вы знали, что я этого на самом деле не хотел», — сказал он

мне, когда я сел в машину, раздраженным голосом. После того

как это заявление было сделано, настроение Геффена, казалось, слегка улучшилось.

Дорога сначала извивалась по каньону, потом взметнулась к

обдуваемой ветрами вершине Беверли-Хиллс, на которой дом

Уорнера занимал десять акров.

— Стивен сегодня был в слезах , — сказал Геффен. Накануне со-

стоялась премьера фильма «Амистад» в Лос-Анджелесе, и рецен-

210

зии были не слишком хорошие. — Знаете, как его назвали в жур-

нале «Тайм»? Стивен Спёр-берг. Это ужасно. Отвратительно. Ре-

путация фильма навсегда испорчена этим судебным делом.

Проехав через большие металлические ворота, мы двигались

между нависавшими над дорогой платанами. У Джека Уорнера

здесь был корт для гольфа. Геффен снес его и, облагородив мест-

ность, добился исключительного вида на холмы. Он посадил

здесь взрослые платаны, их привозили через Беверли-Хиллс по

одному в сутки, перекрывая для этого движение по вечерам.

Дом был большим и белым, в георгианско-голливудском сти-

ле, с колоннами. Геффен распахнул входную дверь, пропуская

меня вперед. Внутри я увидел круглую прихожую с паркетным

полом и винтовую лестницу. Справа висело длинное узкое по-

лотно Джексона Поллока, слева — картина де Кунинга, рядом —

работы Горки и Раушенберга. В коридоре у ванной — Уорхол.

На стене внизу я заметил «комбинированную картину»

Джаспера Джонса, от взгляда на которую волосы у меня на

затылке зашевелились, — не столько из-за самой работы, сколько из-за прилипшей к ней ауры денег и славы.

Роберт Раушенберг часто бродил по Сохо в шести десятые

годы в поисках объектов для своих коллажей, или «комбина-

ций», как он их называл. В те годы отбросы утилитарной потре-

бительской культуры (лопасти вентиляторов, рубашки, куски

алюминия, манекены, игрушки) выплевывались на улицы

Сохо, а Раушенберг и другие трансформировали этот мусор

в высокое искусство, которое теперь висит в лучших музеях и

частных коллекциях мира вроде коллекции Геффена. Поп-арт

не был концом искусства, но он ознаменовал cобой смерть

одного из тезисов аристократической культуры, согласно кото-