Dmitry Glukhovskiy - Microsoft Word - VK Chapter 4.docx

что глядишь ты, может видеть каждый.

Раз в десять дней нашу сотню приводят сюда перед отбоем, чтобы мы

могли культурно отдохнуть. Любой фильм из плейлиста длится не меньше

двух часов, и, чтобы узнать, чем кончилась история, нужно ждать десять дней

– и не совершить за это время ни единой оплошности.

На ста экранчиках – сто разных движущихся картинок. Каждый

выбирает себе видео по вкусу. Кто-­‐то смотрит про рыцарей, кто-­‐то про

космос, кто-­‐то – хроники Европейской революции двадцать второго века;

большинство за два уха уплетает боевики. Но любой трэш тут деликатес, а сам

поход в кинозал – маленькое чудо. Это, наверное, единственный выбор,

который нам дают сделать в интернате. Самому решать, какое видео будешь

смотреть – все равно, что заказывать сны.

Но и такая, одна в десять дней, прогулка на воле проходит на коротком

поводке: по залу расхаживают вожатые и заглядывают в наши сны из-­‐за

наших спин. Может, это и не выбор никакой, а очередная проверка на

благонадежность.

Слева от меня сидит Девятьсот Шестой. Как всегда.

Я собираюсь сказать ему что-­‐то. Сделать признание.

«Думаю отсюда сбежать. Не хочешь со мной?» – репетирую я про себя.

Бросаю на него косой взгляд и молчу.

«Давай смоемся отсюда… Одному у меня не получится, а вдвоем…»

Жую щеку. Не могу. Хочу ему верить и не могу.

Отворачиваюсь от него и утыкаюсь в экран.

Передо мной – дом под прямой крышей. Он весь составлен из

параллелепипедов и кубов, и вовсе не похож на сказочные домишки из

сладких детских анимашек. Простые, строгие формы, светло-­‐бежевые

однотонные стены… Но мне он почему-­‐то кажется ужасно уютным – может

быть, из-­‐за огромных, в половину стены, окон, или дело в дощатой

коричневой веранде под навесом, которая окружает его по периметру.

Несмотря на свою прямолинейность, свою угловатость, он манит меня своей

мягкостью и теплотой. Этот дом обжитой – и потому живой. Перед ним –

ухоженная лужайка; в подстриженной траве стоят два забавных одноместных

гамака: яйцеобразные плетеные кресла подвешены на долгих изогнутых

ножках, качаются в такт. В одном – мужчина в полотняных штанах и льняной

рубахе, ветерок перебирает пшеничные волосы, дым от самокрутки тонко

вьется, размывается порывами ветра. В другом сидит, подтянув загорелые

ноги, молодая женщина в легком белом платье, потягивает из бокала бледное

вино и строчит что-­‐то в небольшой гаджет – старинный телефон.

Их в этом мирке двое, но угадывается присутствие и еще кого-­‐то.

Внимательный зритель, задержав стоп-­‐кадром панораму, заметит брошенный

в траву велосипед, слишком маленький и для курящего мужчины, и для

девушки с телефоном. Растянув картинку, в приближении найдешь на

крыльце детские сандалии. И еще: рядом с женщиной в кресле-­‐яйце сидит

маленький пушистый белый медведь. На одном из кадров, если

присмотреться, можно даже разглядеть серебряные ягоды-­‐глаза на

удивленной мордочке. Медведь не движется, это не экопет, а просто мягкая

игрушка. Тем удивительней, что девушка подвинулась ради него, чтобы

медведь мог тоже сидеть в кресле, что она, как живого, прикрыла его рукой,

беря под свою уютную защиту.

Играет тихо какая-­‐то музыка: струны и колокольчики. Ветер

причесывает траву невидимыми пальцами, подкачивает коконы кресел.

Это самое начало «И глухие услышат», старинного кино про

европейскую гражданскую войну девяносто седьмого года. Вот-­‐вот дом,

сложенный из кубиков, разорят, девушку изнасилуют и приколотят

пятидюймовыми гвоздями к веранде, а потом спалят все дотла. Мужчина,

опоздавший вернуться домой на день, за этот один день лишится всей своей

жизни, будет вытолкнут в войну – и станет убивать людей, пока не доберется

до тех, кто сломал, уничтожил его мир.

До финальных титров «Глухих» я дотерпел всего единожды, зато

первые минуты пересматривал бесконечное число раз. Для меня это ритуал:

каждое посещение кинозала непременно начинается с «Глухих», а уж потом я

выбираю что-­‐нибудь для развлечения.

Я всегда останавливаю время для этой счастливой пары за две секунды

до того, как в конце аллеи появляются чужаки, и за пять до того, как начинает

зудеть тревожная мелодия, анонсируя грядущую расправу. Не потому что

пытаюсь этим спасти девушку в белом платье или ее дом – мне ведь уже