Dmitry Glukhovskiy - Microsoft Word - VK Chapter 4.docx

Большие зеленые глаза, чуть приплюснутый нос, широкий рот и

жесткие черные волосы – в его внешности нет ничего отвратительного; его

сторонятся не из-­‐за уродства. Надо вглядеться в него, чтобы понять причину.

Глаза полуприкрыты, но видно, что в них тлеет бешенство. Нос сломан в

драках – и Пятьсот Третий не хочет его исправлять. Губы полные,

плотоядные, искусанные. Волосы острижены коротко, чтобы за них нельзя

было схватиться. Плечи покатые – и он держит их низко в какой-­‐то своей

звериной стойке. Он переминается с ноги на ногу, постоянно на взводе,

словно нервный жгут, в который свернуто его тело, все время хочет

развязаться, раскрутиться, хлестнуть.

- Что пялишься, малыш? – подмигивает он мне. – Передумал?

Я не слышу его голоса, но знаю, что он говорит. Озноб сменяется жаром.

В уши начинает колотиться кровь. Я гляжу в сторону – и утыкаюсь в старшего

вожатого.

- Преступники! – орет старший, подбираясь ко мне. – Сдохнуть, вот чего

вы все заслуживаете!

Пятьсот Третий до меня рано или поздно доберется. А тогда уж лучше и

вправду сдохнуть.

- Тебе понравится! – шепчет Пятьсот Третий из-­‐за спины старшего

вожатого.

- Но вместо того, чтобы перебить вас, мы тратим на вас еду, воду, воздух!

Мы даем вам образование! Учим вас выживать! Драться! Терпеть боль!

Набиваем в ваши тупые головы знания! Зачем?!

Он останавливается прямо надо мной. Черные отверстия наводятся на

меня – не того меня, который стоит в зале, дрожа, прикрываясь ладонями,

глядя старшему куда-­‐то в солнечное сплетение, а того меня, который сидит,

сжавшись, внутри этого мальчишки и смотрит через его зрачки как в дверной

глазок.

- Зачем?! – громыхает у меня в ушах.

Я не сразу понимаю, что он требует ответа именно у меня. Значит,

донесли… Я еле сглатываю – во рту сухо, гортань трется о корень языка.

- Зачем, Семьсот Семнадцатый?!

- Чтобы. Однажды. Мы. Могли. Заплатить. За все, – я выдавливаю слово

за словом. – Искупить. Вину…

Старший вожатый молчит, с тихим свистом втягивая воздух через

дырки в маске. Гневное лицо Зевса парализовано, будто его застиг инсульт в

самый момент яростного исступления.

- Малышшш… – шипит по-­‐удавьи из-­‐за его спины Пятьсот Третий, но

старший вожатый словно ничего не слышит.

- А зачем тебе вообще искупать свою вину? – спрашивает у меня

старший.

Пот со лба течет мне в глаза.

- Чтобы…

- Шшшшш…

Нельзя жаловаться вожатым. Тот, кто жалуется, просто откладывает

расправу над собой, но за эту выторгованную отсрочку ему набегают

проценты боли и унижения. Краем глаза вижу, как старший отцепляется от

меня на секунду – скользит горгоньим взглядом по Пятьсот Третьему, и его

гнусное шипение умирает. Снова наставляет свои дыры на меня.

- Чтобы?!

- Чтобы свалить отсюда! Свалить отсюда хоть когда-­‐нибудь! Хоть куда-­‐

нибудь!

Я затыкаю свой рот.

Жду хлесткого удара. Оскорблений. Жду номера комнаты для

собеседований, куда мне предписано явиться, чтобы из меня выбили дурь –

выдавили ее из меня в сток в полу. Но старший не делает ничего. Я выжигаю

взглядом дыру в несгораемом напольном покрытии.

Молчание затягивается. Пот выедает глаза. Не могу утереться: руки

заняты.

Потом решаюсь наконец. Вскидываю подбородок, готовясь встретиться

с его прорезями…

Старший ушел. Двинулся дальше. Оставил меня в покое.

- Чушь! Никто из вас не свалит отсюда – никогда! Вам всем известно, есть

только один способ! Сдать экзамены! Выдержать испытания! Завалите

хоть одно – останетесь гнить тут вечно! – его голос грохочет уже где-­‐то

сбоку, удаляясь.

Я гляжу на Пятьсот Третьего. Тот улыбается.

Показываю ему средний палец. Он растягивает свою пасть еще шире.

И не отпускает меня, пока вожатые не разводят наши колонны в разные

стороны – одеваться и топать на занятия. И, уже уходя, еще оглядывается и

подмигивает.

Моя вина лишь в том, что на утреннем построении я стою напротив

него.

От Пятьсот Третьего меня не защитит никто. Мало того, что он на

голову меня выше – Пятьсот Третий еще и старше меня на целых три года. А

это срок, по моим прикидкам, мало чем уступающий вечности.

Вожатые в эти дела не вмешиваются, просто выдают тем, кто

повзрослее, таблетки безмятежности – и все. Будь я в нормальной десятке,

было б хотя бы у кого просить помощи… Хотя кто решится подняться против