iMac: Microsoft Word - Документ3

ГЛАВА III.

РЕЙД

Ладно, готов признать, что бывают нормальные лифты.

Допотопные, прозрачные, которые ползают по внешним стенам старых башен

– вот в этих я готов немного поторчать взаперти, хоть и кажется, что им требуется

целая вечность, чтобы спуститься с верхних ярусов вниз.

Этот – большой, человек тридцать в нем уместится свободно, и сейчас он

заполнен лишь на треть. Снаружи он выглядит как стеклянная полусфера, одна из

десятков, лепящихся к фасаду громадного небоскреба, словно высеченного изо льда.

Кроме меня, в кабине еще девять человек. Первым взгляд клеится к

двухметровому громиле, хмурому, прикусившему губу. В его лице что-­‐то нарушено,

оно очень негармонично, но в чем именно дело, сразу не понять. Рядом с ним –

делового вида толстячок, сосредоточенно чешущий свой затылок. Кажется,

бизнесмен направляется в свою контору. Губастый улыбчивый тип с короткой

стрижкой, рослый и какой-­‐то нелепый, о чем-­‐то шушукается с веснушчатым

лохматым парнем в цветастой рубашке. Громила смотрит на них неодобрительно.

Худой мужичонка с усталым нервным лицом дремлет стоя, хотя хихикают

прямо у него над ухом. Над ним нависает длинный человек с хрящеватым носом,

печальными темными глазами и внушительными ушами, упрятанными под копну

тщательно вымытых волос. Несмотря на странную внешность, от него исходит

ощущение совершенной безмятежности: может, в его сени мужичонка и прикорнул.

Но мое внимание приковано к другому пассажиру – обритому наголо

щуплому юнцу. Почти подросток, до того молодо выглядит, и, по виду, явная шпана.

В приличном боксе на него бы подозрительно пялились; а тут за ними наблюдает

только один пассажир – коренастый, обритый наголо и усатый. Если бы мне

пришлось угадывать, кто он, я бы сказал – полицейский.

Последний – настоящий романтический герой: пропорционален, как

Витрувианский человек, благороден лицом, как Давид; курчав, да еще и мечтателен.

Вот кто, думаю, произвел бы фурор в купальнях.

Я прижимаюсь лбом к стеклу.

Погружаюсь в этой стеклянной банке все ниже; теперь мы где-­‐то посередине.

Теперь вверх башни уходят в бесконечную перспективу, смыкаясь вершинами,

настолько же, насколько и вниз, срастаясь корнями. Горят повсюду мириады огней.

И не видно городу этому ни конца, ни края.

Европа. Грандиозный гигаполис, подмявший под себя половину континента,

попирающий землю и подпирающий небеса.

Когда-­‐то люди попытались соорудить башню, которая достала бы до облаков;

за гордыню бог покарал их разобщенностью и раздором, заставив говорить на

разных наречиях и лишив взаимопонимания. Строение, которое они возводили,

разрушилось. Бог самодовольно ухмыльнулся и закурил.

Люди отступились от неба – но ненадолго, всего на несколько тысячелетий.

Бог и глазом моргнуть не успел, как его сначала уплотнили, а потом выселили.

Теперь вся Европа застроена Вавилонскими башнями; и нынче дело не в

гордыне. Вкус к соревнованиям с богом давно утрачен. Это просто неспортивно: он

не из нашего эшелона. Дело в тесноте.

Время, когда бог был единственным, прошло, теперь он – один из ста

двадцати миллиардов, и это если он прописан в Европе. Есть же еще Америка,

Индокитай, Япония с колониями, Африка, наконец – всего под триллион населения.

Людям просто негде жить, негде размещать заводы и агрофабрики, офисы и арены,

купальни и имитаторы природных зон. Нас стало слишком много, и мы попросили

его подвинуться, только и всего. Нам небо нужней.

Цитадель Европа похожа на фантастический ливневый лес: башни словно

стволы деревьев, каждое больше километра в обхвате и по несколько километров в

высоту, транспортные рукава и переходы перекинуты между ними как лианы.

Башни вздымаются над долиной Рейна и над долинами Луары, они выросли в

Каталонии и в Силезии. То, что прежде было Барселоной, Марселем, Гамбургом,

Краковом, Миланом – сейчас единая страна, единый город, закрытый мир. Сбылась

вековая мечта, и Европа по-­‐настоящему едина – ее всю можно проскочить через

транспортные рукава и туннели, подвешенные на стоэтажной высоте – не

достающие башням и до середины.

Непосвященному этот великий лес может показаться суровым и сумеречным: