iMac: Microsoft Word - Документ3

редкие здания имеют окна, трубы коммуникаций вынесены наружу и оплетают

стволы башен снаружи как вьюнки-­‐паразиты. Сокровенное – внутри. Вырастая на

месте старой Европы, современная почти не разрушала ее: средневековые соборы,

старинные дворцы, парижские улочки с их арт-­‐нуво, стеклянный купол берлинского

Бундестага – все оказалось забрано внутрь возводимых гигантов, стало частью

интерьеров нижних ярусов; кое-­‐что пришлось снести – чтобы установить опоры и

поставить стены, но без перепланировки нового мира не построить.

А теперь над крышами домов старого города Праги, и над башенками

Рыбацкого замка в Будапеште, и над мадридским королевским дворцом есть еще

сотни крыш – одна над другой; и сады, и трущобы, и купальни, и громадные

предприятия, и спальные боксы, и штаб-­‐квартиры корпораций, и стадионы, и бойни,

и виллы. Эйфелева башня, Тауэр, Нотр-­‐Дам – все они пылятся под искусственными

облаками и поддельным солнцем в подвалах новых башен, новых дворцов и новых

соборов, сооружений по-­‐настоящему великих и по-­‐настоящему вечных.

Потому что только такие дома заслуживает новый человек. Человек,

сумевший взломать собственное тело, исправить смертный приговор, прописанный

ему бородатым экспериментатором в самом ДНК, перепрограммировать себя,

превратить из чужой скоропортящейся игрушки в существо, неподверженное тлену,

вечное – действительно самостоятельное и независимое, совершенное.

Человек, переставший быть созданием и ставший создателем.

Миллионы лет он мечтал лишь об этом – победить смерть, избавиться от ее

гнета, перестать жить в вечном страхе, стать свободным! Только разогнувшись,

только взяв в руки палку, он уже думал, как бы обмануть смерть. И всю свою

историю, и еще до того, еще когда история была топким бессознательным

безвременьем, он стремился только к этому. Жрал сердца и печень своих врагов,

искал мифические источники у черта на куличках, жрал толченые носорожьи рога и

толченые драгоценные камни, совокуплялся с юными девственницами, платил

состояния шарлатанам-­‐алхимикам, жрал только углеводы или только протеины в

соответствии с рекомендациями геронтологов, занимался бегом, платил состояния

шарлатанам-­‐пластическим хирургам… Все лишь чтобы, если не оставаться вечно

молодым – хотя бы казаться таким.

Мы больше не homo sapiens. Мы – homo ultimus.

Не желающие быть чьей-­‐то поделкой. Не собирающиеся дожидаться

снисхождения от черепахи-­‐эволюции. Наконец взявшие собственную судьбу в свои

руки. Венец собственного творения.

А за моим стеклом простирается наш чертог – новая Европа.

Земля счастья и справедливости, где каждый рождается бессмертным, где

право на бессмертие столь же сакрально, как право на жизнь. Земля людей, которые

впервые за человеческую историю свободны от страха, которые не обязаны жить

каждый день, как последний. Людей, которые могут, не стесненные гнилостными

позывами своего тела-­‐мешка, мыслить не категориями дней и лет, а масштабами,

достойными Вселенной. Которые могут бесконечно совершенствоваться в науках и

умениях, совершенствовать мир и себя.

Нет больше смысла соревноваться с богом, потому что мы давно сравнялись с

ним. Раньше вечен был только он, теперь – любой. Мы и на небеса-­‐то забрались,

потому что каждый из нас теперь бог, потому что теперь-­‐то они наши по праву. Его

даже не свергали – он сам бежал, сбрив бороду и переодевшись в женское, и сейчас

бродит где-­‐то среди нас, неотличимый, живет в кубе два на два на два, один из ста

двадцати миллиардов.

За европейский паспорт любой бы душу продал, только души теперь раритет.

Но старикан, думаю, тут, в Европе. С его-­‐то накоплениями…

Лифт сполз ярусов на двадцать вниз; сквозь туман и дым видно основания

башен. Уже недолго осталось.

- Я тебе вот что скажу. Ты живешь в самое лучшее из всех времен, которые

только были на этой планете. Не было более счастливого времени, понятно? –

произносит усатый, и я возвращаюсь в кабину.

Говорит он вроде как со шпаной, с этим бритым подростком, но остальные

пассажиры лифта тоже оборачиваются к нему, внимают; лица у всех серьезные.

- Но только счастье это не у всех, вот что. Это тут, в Европе, у нас так. А в России

сам в новостях видел, что творится. Или с Индией как получилось. Недаром

все границы вечно беженцами обсижены, как вошью. Все к нам потому лезут,