Хаим Граде - Безмужняя

— Что недурно? — удивляется Лапидус.

— То, что этот Зелингер бабник, — спокойно отвечает Цалье. — Ваш ученик знает толк в приятных вещах.

— Да ведь мы-то ведем разговор не об этом мерзавце Зелингере, а о полоцком даяне! — кричит Лапидус, как будто староста вдруг оглох на оба уха, — и я бы не стал клясться, что ваш раввин не взял, между нами говоря, денег у этой преступницы, у этой агуны, которую он объявил свободной.

— Эта женщина тоже недурна, — произносит Цалье с замогильной холодностью. — Я часто вижу ее, когда она идет мимо синагоги, и уверяю вас, она очень красивая женщина. Перед тем как я взял к себе в дом нынешнюю жену, я не раз прикидывал, что агуна с Полоцкой улицы мне бы больше подошла, но понимал, что она ищет молоденького, а кроме того — как вы это называете? — она мужняя жена.

— Да, мужняя жена, и никакой татарин ей тут не поможет, — подхватывает Лапидус, как огня боясь привести какое-нибудь изречение мудрецов, потому что убедился, что имеет дело с невеждой, который не любит ученых. И если пересыпать речь словечками из Геморы, этот неуч возненавидит его! Лапидус помогает старосте набрать миньян, все время поддакивая ему, что, мол, нынешние молодые люди никуда не годятся. Однако перед уходом у него все же вырывается цитата. На это, говорит Лапидус, и жалуется пророк. «И низко пал…» — гласит Плач Иеремии [114] Плач Иеремии (книга Плача) — пять элегий, в которых оплакиваются падение Иерусалима и иудейского царства, опустошение Иудеи и увод народа в плен вавилонским царем Навуходоносором (в 587/6 г. до христианской эры). . Зареченская синагога оттого пала так низко, что после такого законоучителя, как реб Исроэль Салантер, попала в руки полоцкого даяна.

Когда реб Довид явился к вечерней молитве, он увидел, что у входа горит лампа, а прихожане сгрудились перед объявлением на дверях. Едва заметив его, они тут же разбрелись по большому полутемному помещению. Реб Довид глянул на объявление и остолбенел. Об отлучении, которым грозил ему реб Лейви, там ничего не говорилось. Было лишь написано, что ваад не согласен с его решением. Но он ощутил, как у него вдруг задрожали губы и колени. Где взять силы выдержать новые испытания?

Опустив голову, подошел он к восточной стене и застыл в своем углу возле арон-кодеша. Он думал о том, что должен созвать прихожан и оправдаться, все им объяснить. Он также должен собрать сторонников, которые защитили бы его от гонений ваада. Но оправдываться не в его натуре; к тому же он был так занят своей больной семьей, что несколько отдалился от прихожан. И все же среди них находятся и такие, что помогают ему в канун праздника, а порой и в канун субботы. Они — благородные люди и делают это в виде тайного подарка: прощаясь, подают руку, и он обнаруживает в ладони деньги. Теперь он потеряет и этих считаных доброжелателей.

По другую сторону арон-кодеша несколько человек машут руками, пытаясь угомонить Цалье. Но староста говорит намеренно громко, чтобы реб Довид слышал его;

— Был бы у нас порядочный раввин, наша синагога была бы переполнена! Люди возвращаются с кладбища и ищут, где бы помолиться и услышать слово утешения от доброго человека. Но наша синагога всегда закрыта. У нашего раввина на уме более важные дела, у него на уме освобождение мужних жен!

— Мне некогда, приступим к молитве! — шумит лавочник, чтобы раввин не расслышал речи старосты, — я дело без присмотра оставил!

— Если хотите знать, — кричит Цалье еще громче, — так я вам не младший шамес! Пойдите, станьте у ворот и найдите десятого.

— Нас десятеро, — убеждает старосту другой прихожанин, — не раз, не два, не три…

— Я вижу только девятерых, — твердит свое Цалье, — раввина нельзя числить в миньяне: я слыхал от одного благочестивого человека, большого знатока Торы, что преданный отлучению, даже если это раввин, не может входить в миньян.

Прихожане бросаются на старосту с упреками. Ему следует стыдиться таких речей! Слишком вольно он распоряжается в Зареченской синагоге! Они ему не ящички, которые он держит на замке! Они не позволят запирать себе рты! Но Цалье орет во все горло, что он хозяин синагоги, и если он говорит, что молиться не будут, то молиться не будут. Моэл Лапидус ему сказал, что отныне и впредь нельзя числить в миньяне полоцкого даяна.

— Лапидуска? — подпрыгивает один из прихожан, стоящих перед старостой. — Он же вор в ермолке! Убийца! Он зарезал мальчика, и наш раввин отстранил его от обрезания. Потому он и кипит, как горшок с жиром. Слыхали историю? Лапидуска — праведник!