Хаим Граде - Безмужняя

Той же дорогой Реб Довид возвращается домой, размышляя вслух: он не знает и знать не хочет, в мире или в ссоре живут белошвейка и ее муж. Он все равно не станет сожалеть о своем решении, потому что его решение согласуется с Законом, а раскаяние может ему только навредить. Если он отступит, то выставит себя неучем и лгуном.

Чем ближе к дому, тем медлительнее становилась поступь реб Довида. Ему хотелось, чтобы дорога тянулась как можно дольше. Он размышлял об угрозах реб Лейви прекратить выплату жалованья. С заседания он ушел, не дождавшись конца, и ему неизвестно решение раввинов. Судя по объявлению, они остерегались лишних слов и путь к миру оставили открытым. Только невежды и его кровные враги могут толковать это объявление как предание его отлучению. Но возможно и другое: отлучению его не предали, но жалованья платить не будут, как и грозил реб Лейви. Завтра Иоселе должен идти за жалованьем. И может быть, сейчас следовало бы сходить в город и узнать, какое вынесено решение.

Но в глубине души реб Довид уже знал, что не пойдет — и действительно никуда не пошел.

Раввинша перестала плакать, клясть и жаловаться. Целыми днями лежала она в постели, тяжело дыша, смотрела в потолок или на мужа, который ухаживал за больным ребенком. Время от времени она посматривала на дверь, не появится ли какая-нибудь женщина с вопросом к раввину. Но никто не приходил. Эйдл молчала, сжав губы, и лишь однажды произнесла, обращаясь больше к себе, чем к мужу:

— Конечно! Прихожане скорее пошлют своих жен с вопросом в город, чем к даяну на своей же улице. А еще найдутся такие, которые велят своим женам выбросить сомнительную посуду.

Во избежание позора в своей Зареченской синагоге реб Довид начал ходить на молитву в другую синагогу, за мостом.

В четверг утром, когда он был в синагоге, раввинша послала сына в ваад за жалованьем. Вернувшись после молитвы, реб Довид по виду и молчанию жены сразу догадался, куда пошел Иоселе. Она лежала на кровати в одежде, покачивая рукой детскую кроватку, и на лице ее застыло такое сумрачное выражение, точно она ждала решения своей судьбы — жить ли ей или умереть. Около полудня Иоселе просунул голову в дверь и крикнул:

— Кассир сказал, что папе больше не будут платить жалованья.

Он даже не вошел в дом из опасения, что отец засадит его за учение. Раввинша сползла с постели и как была, в чулках, с растрепанными волосами, кинулась к двери.

— Я глаза ей выцарапаю! — вытянула Эйдл свои скрюченные пальцы с длинными ногтями. — Она, эта распутная агуна, во всем виновата. Из-за нее мои дети умрут с голоду.

— Не она виновата, я виноват, — пробормотал реб Довид, дрожа всем телом. — Она была у меня, в синагоге, и сказала, что готова развестись с мужем. Но я потребовал, чтобы она ни в коем случае не разводилась.

— Вот как! Ты с ней встречаешься, а я об этом и не знаю! — загорелись дикой злобой темные глаза раввинши. — Я так и чувствовала, что между вами что-то есть. Она моложе меня, красивей и хорошо зарабатывает.

— Молчи! — крикнул реб Довид так, что у раввинши перехватило дыхание, и она уставилась на него, окаменев. Никогда еще не слышала она, чтобы муж ее так кричал.

— О собственной жене своей и детях он не думает, — и раввинша обессиленно повалилась на кровать.

— Ты с ума сошла! К нам домой белошвейка боялась прийти, потому что ты ее выгнала. Поэтому она пришла в синагогу сказать мне, что готова развестись с мужем, лишь бы уберечь нас от неприятностей. Но я ответил, что этим она только причинит мне зло. Ведь это будет означать, что даже агуна не поддерживает мое решение, а я хочу всем доказать, что настаиваю на своем толковании Закона. Пускай выгоняют нашего сына из хедера, пускай не числят меня в миньяне, пускай раввины не платят мне жалованья — я не сдамся!

— А на что мы будем жить, как будем платить за квартиру? — зарыдала в подушки раввинша. — Фельдшер не хочет больше приходить к Мотеле, потому что мы задолжали за лечение. А где мы возьмем деньги ребенку на молоко? Сейчас прибежит Иоселе с криком «мама, хочу есть!». О Господь небесный! Люди с более здоровым, чем у меня, сердцем падают и не поднимаются. А я с таким больным сердцем живу на этом свете, живу и мучаюсь. Куда ты уходишь? — закричала она на мужа, надевшего пальто.

— Иду занять денег. Есть еще милосердные люди. Всевышний, помогающий всем гонимым, поможет и нам, и тогда я расплачусь со всеми.

— Не у нее, слышишь! У нее не смей занимать, — вновь рванулась с постели раввинша.