Людмила Бояджиева: Сборник рассказов [искусственный сборник]

Он не утратил жажды счастливого творения своего чудесного мира до конца. Вернее, он всегда обитал в нем, вспоминая о видимой стороне бытия лишь от случая к случаю и пренебрегая его законами — почестями, славой, приметами житейского благополучия. В ящике его письменного стола друзья нашли листки с текстом новой сказки, начатой за несколько дней до смерти и почти законченной. Он умер в одиночестве, следя слабеющим взглядом, как тревожно ерошит перья щегол в клетке, а бледная роза осыпает лепестками навсегда затихшие часы его жизни.

Зациклились все: олигархи, олигархи… Призрак бродит по Европе — призрак олигарха. Цепями из 24- каратного гремит и все экстрадиции в Хилтонах дожидается — от страха трепещет… Мне что — я весь тут. Я — человек маленький. Категория ДМ. Нет, не дебильный мудак. И дойче марки здесь непричем. Скорее уж евро. Денежный Мешок. Слышали? Ну почему если мешок, то непременно пыльный? Хороший мешок, крепенький и набит под самую завязку. Во! Именно, именно в этом смысле — неприлично богат. Если спросите конкретно, сколько и где лежит — не скажу. В конце концов — все относительно. Жирный бычок для какого–нибудь подмороженного бомжа равноценен лихой гульбе у «Распутина» господина упакованного. А теплая батарея под тихой лестницей… Это уже — по степени высокого наслаждения — сплошной экстаз — Большой симфонический оркестр, солирует Слава Ростропович. Или допустим, Волочкова с Чайковским на берегу Женевского озера… Тут, конечно, еще понимать надо, иметь, так сказать, эстетическое воспитание. Так ведь и бычки надыбать в конкурентной борьбе не каждому дано.

Нет, нет, нет! Я вас путать не собираюсь. Прямо так, без всякого вмешательства генпрокурора уточняю собственные масштабы: с легкостью плевка я могу заполучить все, что захочу. То есть — тьфу! И в дамках. Завидуете, думаете, ни хрена себе, пруха… А про скуку подумали? Что у меня от достатка такого руки опускаются и временами даже обидно: если все могу получить, значит, не умею хотеть по настоящему. Размаха нет — кишка тонка. Как говорили в старину: «со свиным рылом в калашный ряд»… Это если врожденное недомогание по части интеллигентности, а проходимость танка… Нет, ко мне никакого отношения не имеет. У меня образование крепкое — шарикоподшипниковый техникум. И школа ритуального танца. На свадьбах мальцом подрабатывал…

— Вы ж о жизненных трудностях спрашивали? Так вот. Весной жена узнала, что надо покупать старинные замки в Провансе. Купили еще и там. Недорого взяли…тр–пр–тр у. е. Вложили столько же, чтобы привнести в музейную реликвию домашний уют. Думаете — шале — ох–ох–ох! А вы поживите, я посмотрю. С террас сквозит, лепнина офигенной ценности в виде перхоти мамонта в сервиз Людовика там какого–то жутко Великолепного так и сыпется. Фейсы каменных богов, что в парке выстроились, — как один — вылитая моя бывшая жена Люська под омолаживающей маской «лучше на нас, чем в таз» — рецепт для экономных хозяюшек использовала. Как принцип безотходного производства. Нет, зря вашего брата журналюг шугают, много ценного пишете. «Очистки любых овощей смешать с опивками чая и объедками белковых продуктов…» Представьте, действительно кухонные помои выносить надобность отпала, и Люську я практически зреть перестал. Анонимная личность без личности. Причем, заметьте, глазок не видать, а рот только в щелочку открывается, чтобы шипеть. Поймите правильно — лирическими воспоминаниями я не маюсь. А тут, против шале целая аллея этакими физиономиями уставлена — млеют братаны под историческим бременем голубиного помета. Ну, отмыли мы каменюки. Один оказался Брежневым. Вроде как бы в простыне. После сауны, что ли… Но с орденами. Уж не знаю, как попал и почему в таком параде, — не ко мне вопрос. Знали люди, что делали. Золото вон их до сих пор ищут. В чучеле Брежнева башлей партии не оказалось — сам лично в обстановке строгой секретности кувалдой в муку покрошил… Наладили, значит, садовый дизайн. Потом устраняли архитектурные недоделки, долбили насквозь три этажа, протягивали коммуникации. В смысле сантехники в шале этих, предупреждаю, если кто еще не купил, условия «две звезды» — одна точка общего пользования в конце коридора. Система сортир. Правда, кресло с дырой посередке солидное и подлокотники бархатные с гербами золочеными. Это у них хорошо придумано, чтоб руки в процессе не вытирали. Мы идею нарушать не стали, только в кресло нормальный унитаз вставили, в пандан гербам. Потом целое дело провернули — каскадные пруды чистили. Тоже, извините, антисанитария полная и без всякого понятия… Ну, ладно, два ящика патронов и «калашников» — это везде можно найти. Но, вы извините, тридцатитомник «Дополненной и расширенной истории КПСС», двести экземпляров «Малой земли» в сафьяновых переплетах на арабском языке и пятнадцать трехлитровых баллонов соленых огурчиков… Все, конечно, с полной ответственностью в контейнеры их нержавейки упаковано. Надпись на трех языках: «Хранить вечно». Это в озере под окнами шале — смекаете? Если уж аристократы, то чего ж всякое дерьмо в воду кидать? А уж экологию развели — полная свалка. Ну, пиявок и лягушек, а заодно огурчики у меня оптом взяли. Наши ребята — у них ресторан на Тверской в полном соку. Теперь вроде в шале нормально стало, жить можно. Супруга моя сама дизайнеров консультировала. У нас тут не выставка достижений дикого предпринимателя. У нас изысканная простота. Позолоченных унитазов нет. Литые, цельные. Татка говорит — «почти как дома». Таточка — супруга моя, кисонька… Какой баран придумал, что жена богатенького — непременно корыстная, тупая телка. Танюша уютная, домашняя, щебечет на трех языках и заботливо растит пацана Борьку у мамани в Семипалатинске. К тому же бескорыстная и прекрасное любит — за уши от рояля не оттянешь. Через распахнутые окна большой гостиной в парк частенько вырываются виртуозные пассажи си–бемоль минорной части этюда Шопена и мне не трудно представить, как хороша Татка за белым Бехштейном — тоненькая, спинка балетная в струночку, рассеянный взгляд доброй феи. «Там–там–тарам… Та–ра–ра-ра–ра–ра рам…» Возвышенно так, почтенно, словно в Колонном зале лежу… Три лучших живописца Европы рисовали ее портреты, украсившие известные галереи мира. Фамилии… фамилии как–то не врезались. Кликухи солидные, не шестерки в культурном мире, прямо скажу — авангардисты крутые, культовые фигуры. Должны они мне были за спонсорство. Вот и говорю — отрабатывайте, мужики, лучшие галерейщики ждут ваши шедевры, икру мечут. Не буду же я Таткин портрет в глухомань какую–нибудь пристраивать, знаю что почем. Вначале ерепенились, лучше, говорят, на нары, чем реализмом заниматься. А как Татку увидели, кисти в руки и пошло–поехало — не остановишь… вдохновение! Только потом сказали: опустил ты нас, глазуновщик гребаный… Если б вы еще знали, как Татьяна готовит! Господа местные паханы на наших званых обедах пальчики облизывали. В самом прямом смысле. Эта высшая степень признательности в кругах местной аристократии — сунул персты в рот, закатил глаза «се манифик!» А чего, спрашивается, в борще руками копаться?.. Правда, ложки им тогда положили маленькие — кто ж знал, что десертные.