Людмила Бояджиева: Сборник рассказов [искусственный сборник]

Светловолосая женщина в праздничном батистовом чепце сидела у очага с латунными шариками на решетке и улыбаясь смотрела в огонь. Под крахмальными складками платья обрисовывался округлый животик и, будто оберегая его, лежали поверх холщевого передника покойные руки. Отблески огня играли на новом серебряном колечке, в стекляшках дешевых сережек и драгоценной влаге слез, прячущиеся в светлых голубых глазах. Слезы умиления — будь благословенна ваша благодарная чистота! Женщина сладко всхлипнула. Добрый Боженька, спасибо за счастье! За твой дар жить и давать жизнь. Любить и быть любимой. За великую благодать сидеть у огня в теплыни и покое своего дома, перемежая мечты дремотой…

От церкви св. Марка, что у моста, донеслось 11 ударов — до окончательной победы нового 1805 года остался один час. Внизу хлопнула дверь, заскрипела под торопливыми шагами лестница — он как всегда прыгал через две ступеньки — этот длинногий неуклюжий паренек, юный муж, торопившийся к своей единственной женщине. Дохнуло морозной свежестью и он вырос в дверях, растопырив руки, что бы обнять бросившуюся к нему жену. Рукава куртки, да и штанины были явно коротки, делая похожим этого юного семьянина на переросшего свою одежонку подростка. В прямых русых прядях таял снег и даже с кончика большого носа одна за другой падали капли. Правой рукой он прижал к своей груди ее милое, порозовевшее лицо, левую — с мешком из вылинявшего полосатого штофа — поднял высоко над головой. В мешке что–то щелкало и тихо вздыхало: “ — уфф–уфф…»

— А ну–ка взгляни, малышка, на мой подарок! — Он развернул полосатую ткань и поставил на стол затейливый домик. Сам отошел, с улыбкой наблюдая за произведенным впечатлением, а женщина опустилась в кресло и тихо выдохнула: — Это… Это для нас? Правда!?

Это был не замок, не лесное жилище гномов, ни ларь или шкатулка. Нечто особое, вобравшее в себя все сразу от земли, неба, творений человеческих рук и фантазии. Лица прелестные и страшные, животные и птицы, сказочные плоды и дивные цветы — да много чего еще можно было рассмотреть в покрывавший «терем» деревянной резьбе. Из центра резных кущ строго смотрело око циферблата с движущимися по нему ажурными стрелками. А под циферблатом находилось окошечко, как сцена в маленьком театре и там что–то нежно звенело.

— Корпус я сделал сам. Четыре месяца по ночам резал. Кривой Карлос нашел на пожарище у оврага погибшие часы, механизм починил, он же умелец. А я выпросил. Он добрый — сказал — для семьи вещь совершенно необходимая. Что за дом без часов? Что за Новый год без трезвона! Вот, вот сейчас! Тише! Сейчас ты увидишь представление!

Внутри резного дома что–то зашипело, напряглось — на сцену выехал крошечный гном и поднял ручки, в которых блеснули совсем настоящие, только малюсенькие — ни больше гроша — литавры. Гном размахнулся пошире и…

От торжественного звона женщина вздрогнула. Ее улыбку сменил испуг. Но тревожный взгляд, устремившийся к мужу, тут же потеплел, в глазах вспыхнул восторг. Она взяла его большую — в мозолях и свежих ссадинах ладонь — и положила на свой живот.

— Ой! Да, это же его пятка! Чувствуешь? Пинается! Наш малыш, похоже, собрался плясать!

Пока 12 гномов кружили в хороводе — а их появилось ровно столько и как раз в положенное время — все настойчивей заявлял о себе скрытый во тьме материнского лона ребенок. Он тогда уже рвался что–то сказать, объяснить. Увы, права голоса он пока еще не имел. Зато в эту ночь много говорили другие. И, вопреки обыкновению праздничных дискуссий, вовсе не чепуху.

Вьюга утихла и новый год щедрым победителем вступил в свои владенья. Сколько драгоценных камней, алмазов, серебряной канители развесил он по деревьям и фонарям притихшего города! Покончив с уткой, праздничным пирогом и вдоволь нацеловавшись, супруги спали. Под старой, доставшейся в наследство периной, нарядно выстеганной новыми яркими лоскутами, прильнули друг к другу доверчивые молодые тела, а за окном, заглядывая в комнату, висела большая зеленая звезда. То ли от тепла очага, то ли от важности праздника, розовый бутон раскрылся, выпустив нежные лепестки алого цветка. Роза высоко подняла нарядную благоуханную головку, словно барышня, попавшая на первый бал и отвернулась от грубого, вульгарно пахнущего, изрядно общипанного к столу порея. Щегол проснулся бодрячком. Ероша перья, он прыгал с перекладинки на перекладинку и восклицал: — Здравствуй, здравствуй, Новый год! Новый год!